Фосфор из мочи

Задолго до того, как фосфором заинтересовалась наука, существовал другой Фосфор – благой провозвестник рассвета.

Прекрасный Фосфор, приводи же день!
Свет изгладит
Все мрачные воспоминанья ночи;
Прекрасный Фосфор, приводи же день!

Так писал Фрэнсис Куорлс в своих «Эмблемах, божественных и нравственных» в 1635 г., имея в виду утреннюю звезду, именовавшуюся греками Фосфорос, а римлянами – Фосфорус. Утренняя звезда, которую мы знаем теперь – по правде говоря, та же самая, что и в те времена, хотя поэтическое воображение предпочитало видеть в ней нечто особое – это планета Венера; ее можно часто наблюдать в небе рядом с Солнцем. Она ярко отражает его свет и потому представляется нам провозвестницей нового дня. Та же самая планета выступает и во второй роли вечерней звезды, Геспер, отражающей свет только что зашедшего за горизонт солнца, о которой поэты, склонные засиживаться за полночь и поздно вставать, упоминают гораздо чаще, чем о Фосфоре.
Настолько полезны оказались названные светоносные проводники восхода и заката, что в поэзии о них продолжали упоминать спустя много лет после того, как наука установила ложность их наименований. Поэтический Фосфор не достиг еще своего зенита, когда Хенниг Бранд из Гамбурга назвал этим именем открытый им в 1669 г. элемент. Мало-помалу поэты восприняли и новое значение слова. В XIX столетии, к примеру, в стихотворении Теннисона In Memoriam Фосфор все еще упоминается в значении времени дня так же, как и в поэтических строках Китса на вершине Бен Невис. Но в стихотворении «Ламия» Китса привлекает мысль о том, что естественное свечение элемента может быть поймано человеком и в буквальном смысле заключено в клетку. Вот как он описывает вход в дом:

Меж тем крыльцо пред Ликием предстало
С колоннами у пышного портала.
Сияние светильника текло
На темный мрамор – гладкий, как стекло —
И в нем звездой мерцало отраженной. [Пер. С. Сухарева. В русском переводе опущено слово «фосфорное» сияние светильника. – Прим. пер.]

Приведенный здесь образ в свою очередь напоминает описания «вечных ламп», в которых предположительно использовались фосфоресцирующие материалы и которые, как считается, были в ходу у ранних христиан, к примеру, у Блаженного Августина. Образ вещества, которое светится, не горя, очень притягателен, а элементарный фосфор действительно светится в темноте. Свечение возникает от горения быстро распадающихся окислов, возникающих на его поверхности на воздухе. Приведенное объяснение свечения фосфора было экспериментально подтверждено только в 1974 г., через 300 лет после того, как Бранд впервые наблюдал этот жутковатый свет. Однако далеко не все, по отношению к чему мы склонны применять слово «фосфоресцирование», имеет отношение к фосфору. Свечение морской воды, наблюдаемое по ночам в теплых водах, когда вода приобретает молочно-белый цвет и становится похожей на негатив фотографии, возникает из-за того, что ферменты запускают химические реакции в биолюминесцентных бактериях, фосфор же в названных реакциях участия не принимает. Похожие химические реакции имеют место и в других люминесцентных организмах, от светлячков до грибов.
Тем не менее фосфор принимает участие в ряде весьма своеобразных явлений. К примеру, считается, что гниющая сельдь излучает свет. Заинтригованный этим странным слухом, я купил несколько селедок и оставил одну из них портиться в гараже, где аммиачный запах распада не должен был никого беспокоить. Через два дня ночью я пошел туда, где оставил рыбу, намеренно не включив свет. Поначалу я ничего не увидел. Но постепенно, по мере того, как глаза привыкли к темноте, я с изумлением заметил слабое свечение вдоль похожего на торпеду контура сельди. Ярче всего светилась голова. В «Кольцах Сатурна» В. Г. Зебальд пишет, что «свечение мертвой селедки» еще не объяснено наукой. На самом же деле в его химической подоплеке нет ничего таинственного. Наряду с аммиаком при гниении сельди образуется и небольшое количество его фосфорного аналога, фосфина, и близкого к нему соединения, дифосфина, способного к самопроизвольному возгоранию. Медленное горение названного газа, выделяемого разлагающейся рыбой, и становится причиной «загадочного» свечения. (тут виноваты фотобактерии. Иван Николаевич) Та же самая реакция предлагается в качестве объяснения многочисленных историй о так называемом «самовозгорании» людей. В «Холодном доме» Чарльза Диккенса есть запоминающийся эпизод, в котором подобным образом находит свой конец старьевщик Крук. Его жилец обнаруживает оставшуюся от Крука «кучу почерневшего обугленного тряпья». Он умер смертью, «вызванной испорченными флюидами его порочного тела». Диккенс, несомненно, много читал о случаях спонтанного самовозгорания людей. Это ясно из того, что он приводит несколько «достоверных» случаев при описании расследования гибели Крука. Когда данный эпизод был впервые опубликован в журнальной версии романа, Диккенса подвергли резкой критике очень многие, включая философа Джорджа Генри Льюиса, за излишне доверчивое отношение к псевдонаучным домыслам. Однако писатель продолжал настойчиво отстаивать свою точку зрения и в предисловии к отдельному изданию романа, добавив сообщение еще об одном недавнем случае подобного рода. Поразительные истории о спонтанном самовозгорании людей продолжают время от времени появляться до сих пор, хотя настоящих очевидцев таких событий отыскать очень трудно. В качестве одной из вполне вероятных причин спонтанного самовозгорания предлагается и фосфор, выделяемый телом.

Алхимик Хенниг Бранд удачно женился и на деньги жены создал лабораторию на Михаэлисплац под сенью незадолго до того достроенного собора св. Михаила в новой части процветающего ганзейского порта Гамбурга. Он был честным, хотя, пожалуй, слегка надменным гражданином своего города и заслужил насмешливое прозвище доктор Тевтоникус. Впрочем, его настоящее имя подходило ему больше любых прозвищ: Бранд по-немецки огонь. В соответствии с алхимической традицией он полагал, что существует некая мистическая связь между золотом, поисками которого он занимался, и золотистой жидкостью, которой всегда хватает в изобилии, – человеческой мочой.
Он собирал и выпаривал огромные количества мочи и затем дистиллировал осадок. Через некоторое время Бранд заметил, что пары, возникающие в ходе названной операции, обладают призрачным свечением, да и мягкий напоминающий воск конденсат белого цвета также светится изнутри. Кроме того, если «воск» по какой-то причине выпадал из реторты, то на воздухе загорался. Бранд с удивлением обнаружил, что свет, излучаемый таинственным веществом, не зависит от нагревания, но является внутренне присущим ему свойством. Алхимик понял, что стал обладателем некой удивительной субстанции – мистического света, излучаемого веществом нашего тела. Бранд воспринял получение вещества как знак судьбы. И следующие несколько лет провел в прилежных, но тщетных трудах по превращению загадочной находки в золото. Немало коллег пытались воспользоваться успехом Бранда, а философ Готфрид Лейбниц, в то время состоявший на службе у герцога Иоганна Фридриха Ганноверского, подружился с алхимиком и заключил с ним контракт на тот случай, если тому в конце концов удастся получить хоть небольшое количество золота.
Эксперимент Бранда – самый ранний задокументированный эксперимент, приведший к открытию нового элемента, даже несмотря на то, что он и не был оценен по заслугам в свое время – показался мне достаточно простым, чтобы его можно было повторить в домашних условиях. Я смогу получить фосфор из собственной мочи.
Вначале, если я действительно хотел достичь успеха в своем предприятии, следовало отыскать более точные рекомендации по его проведению. Но где их найти? Бранд не публиковал результаты своего труда, поначалу держал их в секрете, открывая время от времени некоторые подробности в обмен на несколько талеров. Имея в своем распоряжении лишь жалкие отрывочные сведения, конкуренты Бранда в течение нескольких лет не могли повторить его эксперимент и достичь тех же результатов. В тех редких случаях, когда кому-то позднее удавалось повторить успех Бранда, счастливчики принимали все необходимые меры, чтобы сохранить сведения в тайне. Естественно, подобная скрытность привела к еще большему стремлению окружающих раскрыть тайну нового светящегося вещества.
Существует немало картин с изображением знаменитых ученых, как-то связанных с открытием химических элементов – самым знаменитым среди них, наверное, остается роскошный портрет великого химика Антуана Лавуазье с женой кисти Жак-Луи Давида – но на очень немногих из них ученые изображены за работой или в момент открытия. Однако открытие фосфора представляет собой интересное исключение. Я имею ввиду великолепное творение Джозефа Райта. У него очень хитрое и красноречивое название: «Алхимик в поисках философского камня, обнаруживает фосфор и молится за успешное завершение его действий, согласно обычаю древних химических астрологов».

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0 ... 0%BE%D1%80
Я пошел взглянуть на картину в городскую художественную галерею городка Дерби, где Райт родился и проработал большую часть жизни. На картине можно найти массу удивительного. Почему на «алхимике» Бранде монашеские одежды и работает он в готическом помещении со стрельчатыми сводами, если это 1669 г.? Интерьер на картине больше напоминает декорацию к фильму о Франкенштейне, чем настоящую лабораторию. Как мы увидим дальше, подобные анахронизмы, по-видимому, были вполне сознательны. Пока же мне надлежало сосредоточиться на задуманном мною эксперименте. Райт изобразил Бранда на коленях в позе предельного изумления перед ярко светящейся стеклянной колбой на треножнике. Рядом находится оштукатуренная кирпичная печная труба, стоящая посреди комнаты, ее питает невидимый огонь. Из верхней части трубы выходит некая трубка, соединенная с колбой, и через эту трубку в колбу поступает какое-то светящееся вещество. На картине явно видно, что колба не нагревается и что из нее был откачан воздух, так как соединение трубки и колбы тщательно запечатано глиной. Из обеих названных подробностей можно заключить, что видимый нами свет должен восприниматься как естественное чудо, а не как ловкий трюк алхимика.

Фантастический образ, созданный воображением Райта, нельзя, конечно, воспринимать в качестве надежного свидетельства, но он вселил в меня определенную уверенность в успехе моего предприятия. Оборудование лаборатории Бранда в интерпретации Райта простое и даже примитивное, что позволяло мне надеяться на успех повторения его эксперимента. И теперь я знал, что увижу в случае успеха. Однако исходные материалы, сокрытые в печи, оставались для меня по-прежнему загадочными. Как от жидкой мочи перейти к чему-то такому, что можно поместить в печь?
К счастью, пока Бранд и его конкуренты расхаживали по европейским дворам с образцами noctiluca, или «ночного света», в закупоренных пузырьках, некоторые ведущие ученые той поры сумели сделать необходимые записи и провести собственные исследования, на основании которых начали появляться довольно четко и ясно написанные рецепты. Пожалуй, самый ясный и вразумительный из них был опубликован в 1726 г. в ходе обнародования бумаг Роберта Гука, одного из первых членов Королевского Общества, через 23 года после его смерти.

Возьмите определенное количество мочи (для одного эксперимента не менее 50 или 60 полных ведер). Пусть она отстаивается в одной или нескольких бочках или в хогсхеде[Бочка объемом в 238 л.] из дуба до тех пор, пока не начнет разлагаться и пока в ней не заведутся черви, что обычно происходит через 14 или 15 дней. Затем некоторую ее часть перелейте в большой чайник и поставьте на сильный огонь и, пока она будет кипеть и испаряться, постоянно доливайте туда мочу из бочки до тех пор, пока в конце концов от нее не останется клейкая масса или, точнее, вещество, напоминающее твердый уголь или корку. Подобного состояния можно достичь, если хорошо следить за огнем, за два или три дня, в других случаях на это может уйти две недели или даже больше. Затем возьмите названную массу, разотрите ее в порошок, добавьте в нее немного чистой воды примерно в 15 пальцев высотой или в четыре раза больше, чем порошка, и кипятите их вместе в течение четверти часа. Затем процедите жидкость через шерстяную ткань; то, что останется на ткани, можно выкинуть, а процеженную жидкость нужно взять и кипятить до тех пор, пока она не превратится в соль, чего можно достичь за несколько часов.

После этого оставалось лишь добавить немного Caput Mortuum (или «мертвой головы», «которую можно найти в любой аптеке») к соли и выдержать полученную массу в спирту, «чтобы в результате образовалась кашица».

Затем выпаривайте все в теплом песке, пока не останется красная или красноватая соль. Возьмите названную соль, положите ее в реторту, поставьте на огонь, в течение первого часа небольшой, в течение второго часа сделайте его чуть больше, в течение третьего – еще больше, четвертого – еще больше, и таким образом продолжайте на протяжении 24 часов. Иногда благодаря силе огня 12 часов бывает достаточно. Как только вы увидите, что полученное вещество стало белого цвета и светится огнем и больше нет вспышек и порывов ветра, время от времени выходящих из реторты, значит, ваша работа закончена. И вы можете собрать Огонь с помощью пера или соскоблить его ножом там, где он прилип к реторте.

Огонь лучше всего сохраняется в свинцовом сосуде, закрытом от воздуха. Но для показа его также помещают в стекло, в воду, где он будет светиться в темноте…

Это начинало приобретать поистине эпические масштабы. Пятьдесят или шестьдесят ведер мочи… Многовато для начала. Сколько же времени мне потребуется, чтобы произвести такое ее количество? Однако я решил, что у меня есть шанс повторить данный эксперимент в несколько меньшем масштабе. В одном ведре мочи – которое можно собрать за три дня – будет содержаться примерно четыре грамма фосфора. И такого количества, если только мне удастся его выделить, будет больше чем достаточно, чтобы «зажечь Огонь».
Первый вопрос был: какую мочу собирать? В медицинских справочниках говорится, что она должна быть «соломенного цвета», как будто всем хорошо известен цвет соломы. По-видимому, имеются в виду типичные регулярные истечения цвета белого совиньона? Я решил, что надежнее всего будет воспользоваться первой утренней мочой, скорее напоминающей шардоне. Мне почему-то казалось, что в ней должно быть больше растворенных веществ. Я собрал четыре литра мочи и оставил ее в открытом сосуде в саду испаряться. Поначалу она источает сильную вонь, но постепенно отвратительный запах рассеивается, и жидкость приобретает насыщенный коричневый цвет эля. С немалым облегчением я отметил, что в ней не завелось никаких червей, и не только потому, что я не испытывал особого желания вылавливать их из гниющего концентрата, но прежде всего потому, что убедился: моя моча не заражена никакой посторонней органикой, и я смогу обойтись без нескольких стадий очищения жидкости, которые были совершенно необходимы в XVII столетии. После нескольких недель выпаривания на солнце вся жидкость испарилась, и у меня осталось 22 грамма почти лишенного запаха кристаллического осадка цвета опилок. Это, как я рассчитывал, и была та самая красноватая соль, о которой писал Гук.
Теперь я был готов начать длительный процесс прогревания. Требовалось более профессиональное лабораторное оборудование и помощь. Помощь я получил от Эндрю Шидло, одного из моих бывших преподавателей химии. Эндрю – обладатель множества самых разнообразных талантов. Я помню, как посреди урока он мог достать свою цыганскую скрипку и начать наигрывать на ней или взяться за пересказ каких-нибудь расхожих советов по разведению пчел или уходу за автомобилем. Но к моим занятиям из всех его способностей в первую очередь отношение имели познания в истории алхимии. Он был автором сочинения о Михаэле Сендивогиусе, польском алхимике, по всей вероятности, открывшем кислород в начале XVII столетия и применившем его в первой подводной лодке голландца Корнелиуса Дреббеля, которая пересекла Темзу в 1621 г. Эндрю говорит на чрезмерно четком английском с едва заметным польским акцентом и своих бывших учеников неизменно именует профессорами. Он сразу же преисполнился энтузиазма по поводу моей попытки воспроизвести тот давний эксперимент по выделению химического элемента и предложил несколько различных ингредиентов, которые могли бы оказаться полезными в нашем предприятии и не в последнюю очередь немного высококачественного порохового угля, который он собственноручно изготовил из ивовой древесины.
Мы растерли немного осадка от моей мочи в ступке и пересыпали в пробирку для нагревания. Пробирка соединена с аппаратом, который позволит нам собрать любой дистиллят и определить любые выходящие оттуда газы. Летучий материал, включая все разновидности фосфора, должен конденсироваться во второй пробирке, газы же будут выходить через воздушный клапан. Мы установили две бунзеновские горелки у основания пробирки с веществом, зажгли их, довели огонь до максимальной силы и стали ждать. Поначалу выходит немного водяных паров, за которыми следуют густые желтые клубы, видом и запахом напоминающие горящий табак. «Очень загадочно, – замечает Эндрю с присущей ему демонической интонацией. – Должен сказать, это чрезвычайно странный эксперимент».Названные пары конденсируются в виде бурого смолистого вещества, похожего на то, которое образуется при сжигании многих форм органической материи подобным контролируемым способом. У клапана появляются легкие облачка белого пара. Не пентоксида ли фосфора, продукта окисления фосфора? С помощью лакмусовой бумажки мы устанавливаем, что это, к сожалению, щелочь. Еще один быстрый тест с применением соляной кислоты подтверждает, что мы имеем дело с аммиаком. Мы остужаем плотный осадок в пробирке. Теперь он приобрел темно-серый сланцевый оттенок. Анализ по окраске пламени – крупинка плотного осадка кладется на платиновую проволоку и помещается в горячее голубоватое пламя – демонстрирует характерную желтую окраску натрия и более слабый карминно-красный цвет кальция. Эндрю воспользовался ситуацией, чтобы провести для меня мастер-класс по аналитической химии, перемежаемый тирадами против ужасного состояния, в котором ныне пребывает химическое образование: школьные дворники стараются выкинуть на помойку самую разную весьма полезную аппаратуру, которую они неизменно считают хламом; учащимся не разрешается самим проводить никакие эксперименты; а если что-то все-таки разрешается, то лишь в объеме одного урока – ограничение, исключающее эксперименты, подобные нашему.
Этот натрий – обычная соль, хлорид натрия, или же, как мы надеялись, фосфатная или фосфитная соль? В результате растворения небольшого количества серого отстоя в воде и добавления капли нитрата серебра быстро образуется осадок грязного цвета. Он в свою очередь разделяется на густой осадок молочно-белого цвета – стандартный признак наличия хлорида – и таинственный осадок коричневого цвета, который не растворяется ни в кислоте, ни в щелочи, что указывает на обилие неорганических веществ. Вот где, возможно, еще скрывается фосфор. Мы решили снова нагреть осадок, смешав его со специальным древесным углем, чтобы из фосфатов или фосфитов получить элементарный фосфор. Растираем оба вещества вместе – серый осадок от мочи и ивовый древесный уголь, – затем нагреваем полученную смесь на бунзеновских горелках.
Я не могу скрыть удивления, когда осадок, который уже около часа продержали при самых высоких температурах, каких только можно достичь в школьной лаборатории, начинает снова вступать в реакцию. Эндрю объясняет это тем, что, растерев его с древесным углем, мы существенным образом увеличили поверхность контакта между материалами, повысив вероятность реакции. Снова выходит аммиак, за ним следует газ, который при поднесении к нему огня горит слабым голубоватым пламенем. На улице смеркается, и мы зажигаем свет влаборатории, чтобы получше рассмотреть пламя. Может быть, мы наконец-то добыли фосфор? Нет, потому что от него пошел бы густой белый дым пентоксида фосфора. Вероятно, это угарный газ, при горении превращающийся в невидимый углекислый газ. По мере того как пламя угасает в полутемной лаборатории, на какой-то миг по краям появляется слабое белое свечение. «Кажется, у нас что-то вырисовывается», – говорит Эндрю. Мы ограничены в возможности получить более высокие температуры. Наш максимум – 500–600 градусов Цельсия, предел температур, достижимых с помощью бунзеновских горелок. Ясно, что Бранд и его подражатели использовали гораздо более горячие печи и их эксперимент длился много часов или даже дней. Мы договорились встретиться снова, вооружившись кварцевыми пробирками и кислородно-ацетиленовой горелкой.

На этот раз сразу же стало ясно, что мы достигли гораздо более высоких температур. Последовательность явлений, которые мы в предыдущий раз наблюдали в течение часа, прошла всего за несколько минут. Очень скоро разогретый осадок в кварцевой пробирке начал светиться ослепительно белым светом. В волнении мы готовы были предположить, что перед нами фосфор, но свечение держалось на самом кончике бирюзового кислородно-ацетиленового пламени -



в том месте, где самая высокая температура. Если бы это на самом деле был фосфор, он бы стал в виде пара выходить из пробирки и конденсироваться в более холодной второй пробирке, как на картине Райта. Похоже, налицо просто следствие очень высокой температуры – начинает испаряться само вещество кварцевой пробирки. Мы вынуждены признать, что, каковы бы ни были его заблуждения, Бранд, бесспорно, был выдающимся экспериментатором.* * *

Джозеф Райт из Дерби написал своего «Алхимика» в 1771 г. Названная картина – одно из нескольких изображений научных экспериментов, запечатленных на холсте. Самое знаменитое из них, вероятно, – «Эксперимент с птицей в воздушном насосе», созданное несколькими годами ранее. Мы видим членов некого состоятельного семейства, которые с удивлением, ужасом и жалостью вглядываются в большую стеклянную колбу, откуда естествоиспытатель, решительно взирающий на нас из центра композиции, выкачал весь воздух, лишив признаков жизни или по крайней мере чувств находящуюся внутри птицу.
Райт был связан с Лунным Обществом, что располагалось в находившемся неподалеку Бирмингеме. Члены Общества – изобретатель паровоза Джеймс Уатт, физиолог и поэт Эразм Дарвин, химик Джозеф Пристли и многие другие – встречались в основном в полнолуние, чтобы после вечеров, проведенных за «ужином и веселой философической беседой», а также демонстрацией научных экспериментов, можно было возвращаться домой не в полной темноте. Вдохновленное исследованиями вакуума, которые Роберт Бойль проводил еще в 50-е гг. XVII века, данное полотно также может служить прологом к экспериментам Пристли по выявлению особенностей воздействия на живые организмы незадолго до того открытых газов – кислорода и углекислого газа. В изображенное на картине окно, как напоминание об Обществе, светит полная луна. Произведение Райта приобрели два других члена Общества – промышленники Джозайя Уэджвуд и Ричард Аркрайт. Этими полотнами Райт прославился как создатель живописной истории эпохи Просвещения.
Подобно «Эксперименту с птицей», «Алхимик» по-своему переосмысливает историю. Художник сделал попытку показать процесс открытия фосфора столетием ранее. Картина трактовалась как аллегория, символическое изображение света современной науки, рассеивающего тьму алхимических суеверий – идея, которую покровители Райта, несомненно, должны были воспринять с восторгом. Полотно, однако, не понравилось ни им, ни обычным поклонникам живописи. Оно так и осталось непроданным до самой смерти художника в 1797 г. В глубоком анализе произведения Райта историк культуры Джанет Вертези пытается объяснить ее «загадочный провал» и странное одеяние ее героя. На картине три основных источника света: полная луна за окном, светящийся фосфор, изливающийся в колбу, и более тусклый свет масляной лампы, у которой два помощника Бранда занимаются собственными делами, явно ничего не подозревая о том чуде, что разворачивается в нескольких шагах отних. Упомянутая троица источников света, возможно, имеет религиозный смысл, но, кроме того, она символизирует соревнование между природой (луна), Просвещением (масляная лампа) и некой таинственной и более могущественной третьей силой. Вполне рационалистически настроенные исследователи природы (ассистенты Бранда, они в современной одежде и используют современную аппаратуру в отличие от их хозяина, более напоминающего какого-то жреца-друида) трудятся при свете лампы, однако ее в буквальном смысле затмевает свет случайного открытия, сделанного невежественным алхимиком. Давайте еще раз вспомним пространное название полотна «Алхимик в поисках философского камня открывает фосфор и молится об успешном завершении своих операций, как было в обычае у древних химических астрологов». Другими словами, алхимик, занимаясь обычным для алхимика делом, совершенно случайно совершает научное открытие – открытие, которое не смогли сделать рационалисты со всеми их познаниями и безупречной научной методологией. Могли ли прогрессивные члены Лунного Общества, дети века Просвещения в Англии, где активно шла Промышленная революция, с восторгом воспринять подобную идею?
И все-таки последнее слово осталось за наукой. Бранд и несколько его конкурентов, которым удалось со временем повторить его эксперимент, ездили по европейским дворам со своим драгоценным светящимся грузом. В Англии демонстрацию посетил король Карл II, а также Сэмюэль Пепис и его коллеги по Королевскому научному обществу. Джон Эвелин (Ивлин) писал о том, как, обедая с Пеписом в 1685 г., они наблюдали «весьма благородный эксперимент», в котором были смешены две жидкости, и из них произошли «неподвижные и разнообразные солнца и звезды, светящие настоящим огнем, абсолютно шарообразные, на стенках стеклянного сосуда, и они сияли там с удивительной яркостью, подобно множеству созвездий». В течение довольно долгого времени фосфор оставался чем-то вроде высококлассного циркового трюка для аристократических вечеринок. Получить его было крайне сложно, статус химического элемента оставался под вопросом, и во многих химических справочниках его характеризовали просто как «разновидность серы».
Ровно через 100 лет после того, как Хенниг Бранд получил фосфор из мочи, шведы Карл Шееле и Иоганн Ган доказали, что он является важной составляющей костной ткани. Благодаря этому более богатому источнику элемента стало возможным наконец задуматься над тем, каковы могут быть способы его практического применения. Ибо, по точному замечанию Китса, свет, покоренный человеком, более притягателен, чем таинственныйтаинственный свет, сияющий в природе. В то время, когда Китс писал свою «Ламию» в 1819 г., фосфорные лампы, подобные той, которую он описывает, были нововведением. Изобретатели нашли способ помешать мгновенному возгоранию фосфора, растворив его в подходящей инертной среде и регулируя поступление воздуха. Таким образом им удалось создать лампу, способную при необходимости давать устойчивый свет на протяжении нескольких недель. Открытие фосфора и отыскание способов его применения пришлось как нельзя более кстати, чтобы сделать его символом укрощения природы, прогресса и в буквальном смысле слова просвещения.