рассказ Гаррисона

СМЕРТНЫЕ МУКИ ПРИШЕЛЬЦА

Где-то вверху, скрытый за вечными облаками планеты Вескера, гремел и ширился грохот. Услышав его, торговец Джон Гарт остановился и, приставив руку к здоровому уху, прислушался. При этом ботинки его слегка увязли в грязи. В плотной атмосфере звук то разрастался, то ослабевал, однако все более приближаясь.
– Такой же шум, как от твоего космического корабля, – сказал Итин, с бесстрастной вескерской логикой медленно расчленяя мысль, чтобы лучше обдумать ее. – Однако твой корабль все еще стоит на том месте, где ты его посадил. Хотя мы его и не видим, он должен быть там, потому сто только ты умеешь управлять им. А если бы даже это удалось кому-нибудь еще, мы услышали бы, как корабль поднимается в небо. Но так как мы раньше ничего не слышали, а такой грохот производит только космический корабль, то это должно означать...
– Да, еще один корабль, – перебил его Гарт, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы дожидаться, пока замкнется медлительная цепь вескерских логических построений.
Разумеется, это другой космический корабль, и его появление было лишь вопросом времени; несомненно, этот корабль идет по курсу с помощью радиолокационной установки, как в свое время ориентировался и Гарт. Его собственный корабль будет ясно виден на экране вновь прибывающего корабля, и тот, наверно, сядет как можно ближе к нему.
– Тебе лучше не задерживаться, Итин, – предупредил Джон Гарт. – Добирайся по воде, чтобы скорей попасть в деревню. Скажи всем, чтобы они шли в болото, подальше от твердой земли. Корабль приземляется, и всякий, кто очутится под ним при посадке, будет изжарен.
Маленькая вескерская амфибия почувствовала неминуемую опасность. Прежде чем Гарт кончил говорить, ребристые уши Итина сложились наподобие крыльев летучей мыши, и он молча скользнул в соседний канал. Гарт захлюпал дальше по грязи, стараясь идти как можно быстрее. Он как раз достиг края поляны, на которой стояла деревня, когда грохот перешел в оглушительный рев, и космический корабль пробился сквозь низкие слои облаков. Пламя метнулось книзу. Гарт прикрыл глаза и, испытывая противоречивые мысли, стал смотреть, как растет силуэт черно-серого корабля.
Проведя почти целый год на планете Вескера, он теперь вынужден был подавлять в себе тоску по человеческому обществу. Хотя тоска эта – глубоко похороненный пережиток стадного чувства – настойчиво напоминала Гарту о его родстве с остальным обезьяньим племенем, он по-коммерчески деловито подводил в уме черту под столбиком цифр и подсчитывал итог. Весьма вероятно, что прилетел еще один торговый корабль, и если это так, то его монополии на торговлю с жителями Вескера приходит конец. Впрочем, это мог быть и какой-нибудь иной корабль, и именно поэтому Гарт остановился в тени гигантского папоротника и вытащил из кобуры револьвер.
Космический корабль высушил сотню квадратных метров грязи, грохот замер, и посадочные ноги с хрустом вонзились в потрескавшуюся землю. Раздался скрежет металла, и корабль застыл на месте, между тем как облако дыма и пара медленно оседало во влажном воздухе.
– Гарт, эй ты, вымогатель, грабитель туземцев, где ты? – прокричал на корабле громкоговоритель.
Очертания космического корабля были лишь слегка знакомы, но ошибиться относительно резких звуков этого голоса Гарт не мог. Выйдя на открытое место, он улыбнулся и, засунув в рот два пальца, пронзительно свистнул. Из нижней части корабля выдвинулся микрофон и повернулся к нему.
– Ты что тут делаешь, Сингх? – крикнул Гарт, обернувшись в сторону микрофона. – Неужели так обленился, что не смог найти для себя планету и явился сюда красть прибыль у честного торговца?
– Честного! – взревел усиленный громкоговорителем голос. – И это я слышу от человека, которому довелось повидать больше тюрем, чем публичных домов, а это, смею вам доложить, цифра не маленькая. Чертовски жаль, товарищ моей молодости, но я не могу присоединиться к тебе, чтобы вместе с тобой заняться эксплуатацией этой зачумленной дыры. Я держу путь к миру, где легче дышится, где ничего не стоит сколотить себе состояние. А сюда забрался лишь потому, что представился случай неплохо заработать, взяв на себя обязанности водителя такси. Я привез тебе друга, идеального товарища, человека, занятого делами совсем другого рода. А тебе он охотно поможет. Я бы вылез и поздоровался с тобой, если бы не боялся, что по возвращении меня засадят в карантин. Я выпускаю пассажира через тамбур: надеюсь, ты не откажешься помочь ему выгрузить багаж.
Итак, другого торговца на планете пока не предвидится, об этом можно не беспокоиться. Однако Гарту не терпелось поскорей узнать, что за пассажир вздумал посетить этот далекий мир, купив себе билет лишь в один конец. И что таилось за скрытой насмешкой, звучавшей в голосе Сингха? Гарт обошел космический корабль, направляясь к тому месту, откуда была спущена лестница, и, взглянув вверх, увидел в грузовом отсеке человека, безуспешно пытавшегося справиться с большой корзиной. Человек обернулся, и Гарт, увидев высокий воротник священника, понял, над чем насмехался Сингх.
– Что вам здесь нужно? – спросил Гарт: несмотря на попытку овладеть собой, он выпалил эти слова самым нелюбезным тоном.
Прибывший если и заметил, что его приняли странно, то не обратил на это внимания, так как продолжать улыбаться и протягивать руку, спускаясь по лестнице.
– Отец Марк, – представился он, из миссионерского общества Братьев. Я очень рад...
– Я спрашиваю, что вам здесь нужно? – Голос Гарта звучал спокойно и холодно. Он знал теперь, как нужно было действовать при сложившихся обстоятельствах.
– Это же совершенно очевидно, – сказал отец Марк по-прежнему добродушно. – Наше миссионерское общество впервые собрало средства для посылки духовных эмиссаров на другие планеты. Мне посчастливилось...
– Забирайте свой багаж и возвращайтесь на корабль. Ваше присутствие здесь нежелательно, к тому же вы не имеете разрешения на высадку. Вы будете обузой, а здесь, на Вескере, некому заботиться о вас. Возвращайтесь на корабль.
– Я не знаю, кто вы такой, сэр, и почему вы лжете, – ответил священник. Он все еще был спокоен, но улыбка исчезла с его лица. – Я очень хорошо изучил космическое право и историю этой планеты. Здесь нет ни болезней, ни животных, которых можно было бы опасаться. К тому же это открытая планета, и до тех пор, пока Космическое управление не изменит ее статуса, я имею такое же право находится тут, как и вы.
Закон был, конечно, на стороне миссионера, просто Гарт пытался его обмануть, надеясь, что тот не знает своих прав. Однако ничего из этого не вышло. У гарта оставался еще один весьма неприятный выход, и ему следовало прибегнуть к нему, пока не поздно.
– Возвращайтесь на корабль, – крикнул он, уже не скрывая своего гнева. Спокойным жестом он вытащил револьвер из кобуры, и черное дуло оказалось в нескольких дюймах от живота священника. Тот побледнел, но не пошевельнулся.
– Какого дьявола ты хорохоришься, Гарт! – захрипел в громкоговорителе сдавленный голос Сингха. – Парень заплатил за проезд, и ты не имеешь права прогонять его с этой планеты.
– Я имею право, – сказал Гарт, поднимая револьвер и целясь священнику между глаз. – Даю ему тридцать секунд, чтобы он вернулся на борт корабля, а не то я спущу курок.
– Ты что, рехнулся или разыгрываешь нас? – задребезжал раздраженный голос Сингха. – Если ты шутишь, то неудачно, и, во всяком случае, это тебе не поможет. В такую игру могут играть двое, только я тебя обставлю.
Послышался грохот тяжелых подшипников, и телеуправляемая четырехпушечная башня на борту корабля повернулась и нацелилась на Гарта.
– Спрячь револьвер и помоги отцу Марку выгрузить багаж, – скомандовал громкоговоритель; в голосе Сингха снова послышались юмористические нотки. – При всем желании ничем не могу помочь, дружище. Мне кажется, тебе сейчас самое время побеседовать с отцом миссионером. А с меня довольно – я имел возможность разговаривать с ним всю дорогу от Земли.
Гарт сунул револьвер в кобуру, остро переживая свою неудачу. Отец Марк шагнул вперед; на его губах снова заиграла обаятельная улыбка; вынув из кармана библию, он поднял ее над головой.
– Сын мой, – сказал он.
– Я не ваш сын, – с трудом выдавил из себя Гарт, весь кипевший от гнева после понесенного поражения.
Ярость в нем клокотала, он сжал кулаки; однако он заставил себя разжать пальца и ударил священника ладонью. И все же тот рухнул от удара, а вслед за ним шлепнулась в густую грязь и раскрывшаяся библия.
Итин и другие вескеряне наблюдали за происходящим внимательно, но, по-видимому, бесстрастно, а Гарт не счел нужным ответить на их невысказанные вопросы. Он направился к своему дому, но, почувствовав, что вескеряне все еще неподвижно стоят, обернулся.
– Прибыл новый человек, – сказал он. – Если нужно будет помочь перенести вещи. Можете поставить их в большой склад, пока он сам что-нибудь не построит.
Гарт смотрел, как они заковыляли по лужайке к кораблю, затем вошел в дом и получил некоторое удовлетворение, хлопнув дверью так, что одна из створок треснула. С таким же болезненным удовольствием он откупорил последнюю бутылку ирландского виски, которую он хранил для особого случая. Что ж, случай, конечно, особый, хотя и не совсем такой, какого ему хотелось. Виски было хорошее и частично заглушало неприятный вкус во рту. Если бы его тактика сработала, успех оправдал бы все. Но он потерпел неудаче, и к горечи поражения примешивалась мучительная мысль о том, что он выставил себя в дурацком свете. Сингх улетел, не попрощавшись. Неизвестно, какое впечатление создалось у него об этом происшествии, но по возвращению на Землю он, конечно, будет рассказывать удивительные истории. Ладно, беспокойство за свою репутацию можно отложить и до следующего раза, когда он пожелает снова завербоваться. А теперь надо наладить отношения с миссионером. Сквозь завесу дождя Гарт разглядел, что священник старается установить складную палатку, а все жители деревни выстроились рядами и молча наблюдали. Само собой разумеется, никто из них не предложил помощи. К тому времени, как палатка была поставлена и в нее были сложены корзины и ящики, дождь прекратился. Уровень жидкости в бутылке значительно понизился, и Гарт почувствовал себя более подготовленным к неизбежной встрече. По правде говоря, он искал повода заговорить с миссионером. Если оставить в стороне всю эту противную историю, после года полного одиночества казалось привлекательным общение с любым человеком, кем бы он ни был.
"Не согласитесь ли вы пообедать со мной? Джон Гарт", – написал он на обороте старой накладной. Но, может быть, старик слишком напуган и не придет? Пожалуй, это не лучший способ наладить отношения. Пошарив под койкой, он нашел подходящий ящичек и положил в него свой револьвер. Когда Гарт открыл дверь, Итин, конечно, уже поджидал своего учителя, так как сегодня была его очередь исполнять обязанности Собирателя Знаний. Торговец протянул ему записку и ящик.
– Отнеси-ка это новому человеку, – приказал он.
– Нового человека зовут Новый Человек? – спросил Итин.
– Нет! – резко ответил Гарт. – Его зовут Марк. Но ведь я прошу тебя только отнести это, а не вступать в разговор.
Каждый раз, когда Гарт выходил из себя, вескеряне с их педантичным мышлением выигрывали раунд.
– Ты не просишь вступать в разговор, – медленно произнес Итин, – но Марк, может быть, и попросит. А другие интересуются, как его зовут, и если я не буду знать его име...
Он осекся, так как Гарт захлопнул дверь. Впрочем, это не имело значения: при следующей встрече с Итином – через день, через неделю или даже через месяц – монолог будет возобновлен с того самого слова, на котором он кончился, и мысль будет разжевываться до полной ясности. Гарт выругался про себя и залил водой две порции самых вкусных из еще сохранившихся у него концентратов.
Раздался торопливый стук в дверь.
– Войдите, – проговорил Гарт. Вошел священник и протянул ящик с револьвером. – Благодарю вас за то, что вы дали его взаймы, мистер Гарт, я ценю тот дух, который пробудил вас послать его. Я не имею никакого понятия о том, что послужило причиной неприятностей, сопровождавших мое прибытие, но, пожалуй, лучше всего их позабыть, если мы собираемся некоторое время жить вместе на этой планете.
– Пьете? – спросил Гарт, взяв ящик и показывая на бутылку, стоявшую на столе. Он налил два стакана дополна и протянул один священнику. – Я думаю примерно так же, как и вы, но я должен, однако, вам объяснить, почему это произошло. – Он секунду хмуро смотрел на свой стакан, затем поднял его, приглашая выпить. – Это большой мир, и мне кажется, что мы должны устроиться в нем как можно лучше. За ваше здоровье.
– Господь да пребудет с вами, – сказал отец Марк и тоже поднял стакан.
– Не со мной и не с этой планетой, – твердо заявил Гарт. – Вот в чем вся загвоздка. – Он выпил с полстакана вина и вздохнул.
– Вы говорите так, чтобы шокировать меня? – с улыбкой спросил священник. – Уверяю вас, на меня это не действует.
– И не собирался шокировать. Я сказал буквально то, что имел в виду. Я принадлежу, вероятно, к тем, кого вы называете атеистами, а потому до религиозных взглядов мне нет никакого дела. Здешние жители, простые необразованные существа каменного века, умудрялись до сих пор обходиться без всяких суеверий и без зачатков религии, и я надеялся, что они и дальше смогут жить так.
– Что вы говорите? – нахмурился священник. – Вы хотите сказать, что у них нет никакого божества, никакой веры в загробную жизнь? По-вашему, они должны умереть...
– И умирают, и превращаются в прах, как все остальные живые существа. У них есть гром, деревья, вода, но нет бога-громовержца, лесных духов и русалок. У них нет табу и заклинаний и уродливых божков, которые мучили бы их кошмарами и разными ограничениями. Они единственный первобытный народ из всех виденных мною, который совершенно свободен от суеверий и благодаря этому гораздо счастливее и разумнее других. Я хочу, чтобы они такими и остались.
– Вы хотите удержать их в дали от бога... от спасения? – Глаза священника расширились, и он слегка отшатнулся от Гарта.
– Нет, я хочу удержать их от суеверий, – возразил Гарт. – Пусть вескеряне сначала пополнят свои знания и научаться реалистически судить о явлениях природы.
– Вы оскорбляете церковное учение, сэр, приравнивая его к суеверию...
– Пожалуйста, – перебил Гарт, поднимая руку, – никаких теологических споров. Не думаю, чтобы ваше общество понесло расходы по этому путешествию лишь ради попытки обратить меня. Учтите то обстоятельство, что к своим взглядам я пришел путем серьезных размышлений на протяжении многих лет, и целой толпе студентов-богословов последнего курса не удастся их изменить. Я обещаю не пытаться обратить вас в свою веру, если вы пообещаете то же по отношению ко мне.
– Согласен, мистер Гарт. Вы мне напомнили, что моя миссия здесь заключается в спасении душ вескерян, и этим я должен заняться. Но почему моя деятельность могла так нарушить ваши планы, что вы старались удержать меня от высадки? Даже угрожали мне револьвером и... – священник умолк и стал смотреть в свой стакан.
– И даже больно ударил вас? – спросил Гарт, внезапно нахмурившись. – Для этого нет никакого оправдания, и я готов просить у вас прощения. Просто плохие манеры, а характер и того хуже. Поживите долго в одиночестве, и вы сами начнете вести себя так. – Он задумчиво разглядывал свои большие руки, лежавшие на столе; шрамы и мозоли напоминали ему о прошлом. – Назовем это крушением надежд, за неимением лучшего выражения. Занимаясь своей профессией, вы не раз имели случай заглянуть в темные закоулки человеческой души и должны кое-что знать о побуждениях к действию и о счастье. Я вел слишком занятую жизнь, и мне ни разу не пришла в голову мысль осесть где-нибудь и завести семью; и вплоть до недавнего времени я не жалел об этом. Может быть, радиация размягчила мой мозг, но я стал относиться к этим волосатым рыбообразным вескерянам так, словно они в какой-то мере мои собственные дети, и я отчасти отвечаю за них.

– Мы все Его дети, – спокойно заметил отец Марк.
– Ладно, здесь живут те из его детей, которые даже не имеют представления о его существовании, – сказал Гарт, внезапно обозлившись на себя за то, что расчувствовался. Однако он тут же позабыл о своих переживаниях и весь подался вперед от охватившего его возбуждения. – Можете ли вы понять, как это важно? Поживите с вескерянами некоторое время, и вы увидите простую и счастливую жизнь, не уступающую состоянию благодати, о которой вы постоянно твердите. Они наслаждаются жизнью... и никому не причиняют вреда. В силу случайности они достигли своего теперешнего развития на бесплодной планете, так что им ни разу не представилась возможность подняться выше материальной культуры каменного века. Но в умственном отношении они не уступают нам... возможно, даже превосходят. Они выучили наш язык, так что я легко могу объяснить им все, что они хотят знать. Знание и приобретение знаний доставляют им полное удовлетворение. Иногда они могут вас раздражать, так как имеют обыкновение связывать каждый новый факт со всем, что им уже известно, но чем больше они узнают, тем быстрей происходит этот процесс. Когда-нибудь они во всем сравняются с человеком, может быть, превзойдут нас. Если только... Вы согласны оказать мне услугу?
– Все, что в моих силах.
– Оставьте их в покое. Или же, если это так уж необходимо, учите их истории и естественным наукам, философии, юриспруденции, всему, что поможет им при столкновении с действительностью более широкого мира, о существовании которого они раньше даже не знали. Но не сбивайте их с толку ненавистью и страданиями, виной, грехом и карой. Кто знает, какой вред...
– Ваши слова оскорбительны, сэр! – воскликнул священник, вскочив с места. Его седая голова едва доходила астронавту до подбородка, но он бесстрашно защищал то, во что верил.
Гарт, который тоже встал, уже не казался кающимся грешником. Они гневно смотрели друг на друга в упор, как всегда смотрят люди, непоколебимо защищающие то, что считают правильным.
– Это вы оскорбляете, – крикнул Гарт. – Какое невероятное самомнение думать, что ваши неоригинальные жалкие мифы, лишь слегка отличающиеся от тысячи других, которые все еще тяготеют над людьми, могут внести что-то иное, кроме сумятицы, в их неискушенные умы! Неужели вы не понимаете, что они верят в правду и никогда не слышали о таком явлении, как ложь? Им никто еще не пытался внушить, что можно мыслить иначе. И вы хотите изменить...
– Я исполняю свой долг, то есть Его волю, мистер Гарт. Здесь тоже живут божьи создания, и у них есть души. Я не могу уклоняться от своего долга, который состоит в том, чтобы донести до них Его слово и тем спасти их, введя в Царствие небесное.
Когда священник открыл дверь, ветер рванул ее и распахнул настежь. Отец Марк исчез в кромешной тьме, а дверь то открывалась, то захлопывалась, и брызги дождя залетали в комнату. Гарт медленно пошел к двери, затворил ее и так и не увидел Итина, терпеливо, безропотно сидевшего под ливнем в надежде на то, что Гарт, быть может, на секунду задержится и поделится с ним одной частицей своих замечательных знаний.
С молчаливого обоюдного согласия об этом первом вечере больше никогда не упоминали. После нескольких дней, проведенных в одиночестве, еще более тягостным от того, что каждый знал о близости другого, они возобновили беседы, но на строго нейтральные темы. Гарт постепенно упаковывал и прятал свои приобретения, не допуская, однако, и мысли о том, что его работа закончена и он может в любое время уехать. У него было довольно много редких лекарств и растительных препаратов, за которые ему дали бы хорошие деньги. А вескерские произведения искусства должны были вызвать сенсацию на космическом рынке с его высокими требованиями. До прибытия Гарта продукция художественных ремесел на этой планете ограничивалась главным образом резными изделиями, выполненными из твердого дерева с помощью осколков камня. Гарт снабдил вескерян инструментами и металлом из своих собственных запасов, вот и все. Через несколько месяцев вескеряне не только научились работать с новыми материалами, но и воплотили свои замыслы и образы в самые странные – но и самые прекрасные – произведения искусства, которые он когда-либо видел. Гарту оставалось выбросить их на рынок, чтобы создать первоначальный спрос, а затем вернуться за новой партией. Вескерянам нужны были взамен лишь книги, инструменты и знания, и Гарт не сомневался, что скоро наступит время, когда они собственными силами смогут добиться приема в Галактический союз.
На это Гарт и надеялся. Но ветер перемен задул по поселку, который вырос вокруг его корабля. Теперь уже не Гарт был центром внимания и сосредоточием всей жизни деревни. Он только усмехался, думая об утрате власти; однако его улыбку нельзя было назвать добродушной. Серьезные и внимательные, вескеряне все еще по очереди исполняли обязанности Собирателя Знаний, но Гарт им давал только голые факты, и это резко контрастировало с атмосферой интеллектуальной бури, окружавшей священника.
В то время как Гарт заставлял отрабатывать за каждую книгу, каждый инструмент, священник раздавал их бесплатно. Гарт пытался соблюдать постепенность в передаче знаний, относясь к вескерянам как к способным, но невежественным детям. Он хотел, чтобы они одолели одну ступеньку, прежде чем перейти к следующей, чтобы они сначала научились ходить и лишь затем бегать.
Отец Марк просто принес им все благодеяния христианства. Единственной физической работой, которой он потребовал, была постройка церкви – места для богослужения и проповедей. Из беспредельных, раскинувшихся по всей планете болот вышли новые толпы вескерян, и через несколько дней крыша, покоившаяся на столбах, была готова. Каждое утро паства немного работала, возводя стены, затем спешила внутрь, чтобы узнать многообещающие, первостепенной важности факты, объяснявшие устройство Вселенной.
Гарт никогда не говорил вескерянам, какого он мнения об их новом увлечении, и это происходило главным образом потому, что они никогда не спрашивали его. Гордость или чувство собственного достоинства мешали ему вцепиться в покорного слушателя и излить ему свои обиды. Возможно, все случилось бы иначе, если бы обязанности Собирателя Знаний по-прежнему лежали на Итине; он был самый сообразительный из всех. Но на следующий день после прибытия священника очередь Итина кончилась, и с тех пор Гарт с ним не разговаривал.
Поэтому для него было сюрпризом, когда через семнадцать вескерских дней – они в три раза длиннее, чем на Земле, – выйдя из дома после завтрака, он увидел у своих ворот делегацию. Итин должен был говорить от ее имени, и его рот был приоткрыт. У многих других вескерян рты были тоже открыты, один как будто даже зевал, так что был явственно виден двойной ряд острых зубов и пурпурно-черное горло. Завидя эти рты, Гарт понял, что предстоит серьезная беседа. Открытый рот означал какое-то сильное переживание: счастье, печаль или гнев. Обычно вескеряне были спокойны, и он никогда не видел такого количества разинутых ртов, каким теперь был окружен.
– Помоги нам, Джон Гарт, – начал Итин. – У нас есть к тебе вопрос.
– Я отвечу на любой ваш вопрос, – сказал Гарт, предчувствуя недоброе. – В чем дело?
– Существует ли бог?
– Что вы понимаете под «богом»? – в свою очередь спросил Гарт. Что им ответить?
– Бог – наш небесный отец, создавший всех нас и охраняющий нас. Кому мы молимся о помощи, и кто, если мы спасемся, уготовил нам...
– Довольно, – отрезал Гарт. – Никакого бога нет.
Теперь они все, даже Итин, раскрыли рты, глядя на Гарта и обдумывая его ответ. Ряды розовых зубов могли бы показаться угрожающим, если бы Гарт не знал этих созданий так хорошо. На одно мгновение ему почудилось, что они уже восприняли христианское учение и считают его еретиком; но он отбросил эту мысль.
– Спасибо, – ответил Итин, и они повернулись и ушли.
Хотя утро было еще прохладное, Гарт с удивлением заметил, что он весь в поту.
Последствий не пришлось долго дожидаться. Итин вновь пришел к Гарту в тот же день.
– Не пойдешь ли ты в церковь? – спросил он. – Многое из того, что мы изучаем, трудно понять, но нет ничего трудней, чем это. Нам нужна твоя помощь, так как мы должны услышать тебя и отца Марка вместе. Потому что он говорит, что верно одно, а ты говоришь, что верно другое, а то и другое не может быть одновременно правильным. Мы должны выяснить что верно.
– Конечно, я приду, – сказал Гарт, стараясь скрыть внезапно охватившее его возбуждение. Он ничего не предпринимал, но вескеряне все же пришли к нему. Возможно, есть еще основания надеяться, что они останутся свободными.
В церкви было жарко, и Гарт удивился, как много собралось там вескерян, больше, чем ему когда-либо приходилось видеть. Вокруг было множество открытых ртов. Отец Марк сидел за столом, заваленным книгами. Вид у него был несчастный. Он ничего не сказал, когда Гарт вошел. Гарт заговорил первый.
– Надеюсь, вы понимаете, что это их идея... что они по своей доброй воле пришли ко мне и попросили меня явиться сюда?
– Знаю, – примирительно ответил священник. – Временами с ними бывает очень трудно. Но они учатся и хотят верить, а это главное.
– Отец Марк, торговец Гарт, нам нужна ваша помощь, – вмешался Итин. – Вы оба знаете много такого, чего мы не знаем. Вы должны помочь нам прийти к религии, а это не так-то легко. – Гарт хотел что-то сказать, затем передумал. Итин продолжал: – Мы прочли библию и все книги, которые дал нам отец Марк, и пришли к общему мнению. Эти книги сильно отличаются от тех, что давал нам торговец Гарт. В книгах торговца Гарта описывается Вселенная, который мы не видели, и она обходится без всякого бога, ведь о нем нигде не упоминается; мы искали очень тщательно. В книгах отца Марка он повсюду, и без него ничего не происходит. Одно из двух должно быть правильно, а другое неправильно. Мы не знаем, как это получается, но после того, как выясним, что же верно, тогда, может быть, поймем. Если бога не существует...
– Разумеется, он существует, дети мои, – сказал отец Марк проникновенным голосом. – Он наш небесный отец, который создал всех нас...
– Кто создал Бога? – спросил Итин, и шепот умолк, и все вескеряне пристально посмотрели на отца Марка. Он чуть отпрянул под их взглядом, затем улыбнулся.
– Никто не создавал бога, ибо он сам создатель. Он был всегда...
– Если он всегда существовал, то почему Вселенная не могла существовать, не нуждаясь в создателе? – прервал его Итин потоком слов. Важность вопроса была очевидна. Священник отвечал неторопливо, с безграничным терпением.
– Я хотел бы, чтобы все ответы были так же просты, дети мои. Ведь даже ученые не согласны между собой в вопросе о происхождении Вселенной. В тоже время как они сомневаются, мы, узревшие свет истины, ЗНАЕМ. Мы можем видеть чудо созидания повсюду вокруг нас. А возможно ли созидание без создателя? Это Он, наш отец, наш бог на небесах. Я знаю, вы сомневаетесь; это потому, что у вас есть души и ваша воля свободна. И все же ответ очень прост. Имейте веру – вот все, что вам надо. Только верьте.
– Как можем мы верить без доказательств?
– Если вы не можете понять, что сам этот мир является доказательством Его существования, тогда я скажу вам, что вера не нуждается в доказательстве... если вы в самом деле верите!
Церковь наполнилась гулом голосов; у большинства вескерян рты были раскрыты: эти существа пытались пробиться через паутину слов и отделить нить от истины.
– Что ты можешь сказать нам, Гарт? – спросил Итин, и при звуке его голоса шум стих.
– Я могу посоветовать вам, чтобы вы пользовались научным методом, с помощью которого можно изучить все – включая самый метод – и получить ответы, доказывающие истинность или ложность любого утверждения.
– Так мы и должны поступить, – ответил Итин. – Мы пришли к тому же выводу. – Он схватил толстую книгу, и по рядам присутствующих пробежала зыбь кивков. Мы изучили библию, как нам посоветовал отец Марк, и нашли ответ. Бог сотворит для нас чудо и тем докажет, что он бдит над нами. И по этому знаку мы узнаем его и придем к нему.
– Это грех ложной гордости, – возразил отец Марк. – Бог не нуждается в чудесах для доказательства своего существования.
– Но мы нуждаемся в чуде! – воскликнул Итин, и, хотя он не был человеком, в его голосу зазвучала жажда истины. – Мы прочли здесь о множестве мелких чудес – о хлебах, рыбах, вине... Некоторые из них были совершены по гораздо более ничтожным поводам. Теперь ему надо сотворить еще одно чудо, и он всех нас приведет к себе... И это будет чудом преклонения целого нового мира перед его престолом, как ты нам говорил нам, отец Марк. И ты говорил нам, насколько это важно. Мы обсудили этот вопрос и решили, что есть одно чудо, наиболее подходящее для такого случая.
Скука, которую Гарт испытывал от теологических споров, мгновенно испарилась. Он не дал себе труда подумать, иначе сразу понял бы, к чему клонится дело. На той странице, на которой Итин раскрыл библию, была какая-то картинка; Гарт заранее знал, что там было изображено. Он медленно встал со стула, как бы потягиваясь, и обернулся к священнику, который сидел позади него.
– Приготовьтесь! – прошептал Гарт. – Выходите с задней стороны и идите к кораблю; я задержу их здесь. Не думаю, чтобы они причинили бы мне вред.
– Что вы хотите сказать? – спросил отец Марк, удивленно моргая.
– Уходите вы, глупец! – прошептал Гарт. – Как вы думаете, какое чудо они имеют в виду? Какое чудо, по преданию, обратило мир в христианство?
– Нет! – пробормотал отец Марк. – Не может быть. Этого просто не может быть!..
– Быстрее! – крикнул Гарт, стаскивая священника со стула и отшвыривая его к задней стене.
Отец Марк, споткнувшись, остановился, затем повернул назад. Гарт ринулся к нему, но опоздал. Амфибии были маленькие, но их собралось так много! Гарт разразился бранью, и его кулак опустился на Итина, отбросив его в толпу. Когда он стал прокладывать себе путь к священнику, другие вескеряне тесно окружили его. Он бил их, но это было все равно, что бороться с волками. Мохнатые, пахнущие мускусом тела затопили и поглотили его. Он не прекратил сопротивления даже тогда, когда его связали и стали бить по голове. Но амфибии вытащили его наружу, и теперь он мог лишь лежать под дождем, ругаться и наблюдать.
Вескеряне были чудесные работниками и все до последней подробности сделали так, как на картинке в библии: крест, прочно установленный на вершине небольшого холма, блестящие металлические гвозди, молоток. С отца Марка сняли всю одежду и надели на него тщательно сложенную складками набедренную повязку. Они вывели его из церкви.
При виде креста миссионер едва не лишился чувств. Но затем он высоко поднял голову и решил умереть так, как жил – с верой.
Но это было тяжело. Это было невыносимо даже для Гарта, который только смотрел. Одно дело говорить о распятии и разглядывать при тусклом свете лампады красиво изваянное тело. Другое – видеть обнаженного человека, с веревками, врезавшимися в тех местах, где тело привязано к деревянному брусу. И видеть, как берут остроконечные гвозди и приставляют к мягкой плоти – к его ладони, как спокойно и равномерно ходит взад и вперед молоток, словно им размеренно работает мастеровой. Слышать глухой стук металла, проникающего в плоть.
А затем слышать вопли.
Немногие рождены для мученичества; отец Марк не принадлежал к их числу. При первых же ударах он закусил губу; из нее потекла кровь. Потом его рот широко раскрылся, голова запрокинулась, и ужасные гортанные крики то и дело врывались в шепот падающего дождя. Они вызывали немой отклик в толпе наблюдавших вескерян; какого бы характера не было волнение, от которого раскрывались их рты, теперь оно терзало их с огромной силой, и ряды разверстых пастей отражали смертные муки распятого священника.
К счастью, он лишился чувств, как только был вбит последний гвоздь. Кровь бежала из свежих ран, смешиваясь с дождем и бледно-розовыми каплями стекая с ног, по мере того, как жизнь покидала его. Почти в тоже время Гарт, рыдавший и пытавшийся разорвать свои путы, потерял сознание, оглушенный ударами по голове.

Он пришел в себя на своем складе, когда уже стемнело. Кто-то перерезал плетеные веревки, которыми он был связан. Снаружи все еще слышался шум дождевых капель.
– Итин, – сказал Гарт. Это мог быть только он.
– Да, – прошептал в ответ голос вескерянина. – Остальные все еще разговаривают в церкви. Лин умер после того, как ты его ударил по голове, а Инон очень болен. Некоторые говорят6 что тебя тоже надо распять, и я думаю, так и случится. Или, может быть, тебя забросают камнями. Они нашли в библии место, где говорится...
– Я знаю. – Бесконечно усталый, Гарт продолжал: – Око за око. Вы найдете кучу таких изречений, стоит только поискать. Это изумительная книга!
Голова Гарта разламывалась от боли.
– Ты должен уйти, ты можешь добраться до своего корабля так, что никто не заметит тебя. Хватит убийств. – В голосе Итина тоже прозвучала усталость, охватившая его впервые в жизни.
Гарт попытался встать. Он прижимался головой к шершавой деревянной стене, пока тошнота не прекратилась.
– Он умер. – Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.
– Да, недавно. Иначе я не смог бы уйти тебе.
– И, разумеется, похоронен, не то им не пришло бы в голову приняться за меня.
– И похоронен! – В голосе вескерянина звучало что-то похожее на волнение, отголоски интонаций умершего священника. – Он похоронен и воскреснет на небесах. Так написано, значит так и произойдет. Отец Марк будет очень счастлив, что все так случилось. – Итин издал звук, напоминавший человеческое всхлипывание.
Гарт с трудом побрел к двери, то и дело прислоняясь к стене, чтобы не упасть.
– Мы правильно поступили, не правда ли? – спросил Итин. Ответа не последовало. – Он воскреснет, Гарт, разве он не воскреснет?
Гарт стоял уже у двери, и в отблесках огней из ярко освещенной церкви можно было разглядеть его исцарапанные руки, вцепившиеся в дверной косяк. Совсем рядом из темноты вынырнуло лицо Итина, и Гарт почувствовал, как нежные руки с многочисленными пальцами и острыми когтями ухватились за его одежду.
– Он воскреснет, ведь так, Гарт?
– Нет, – произнес Гарт, – он останется там, где вы его зарыли. Ничего не произойдет, потому что он мертв и останется мертвым.
Дождь струился по меху Итина, а рот его был так широко раскрыт, что, казалось, он кричит в ночь. Лишь с большим усилием смог он вновь заговорить, втискивая чуждые ему мысли в чуждые слова.
– Стало быть, мы не будем спасены? Мы не станем безгрешными?
– Вы были безгрешными, – ответил Гарт, и в голосе его послышалось не то рыдание, не то смех. – Ужасно неприглядная, грязная история. Вы были безгрешными. А теперь вы...
– Убийцы, – сказал Итин. Вода струилась по его поникшей голове и стекала куда-то в темноту.

Станислав Лем. Звездные дневники Ийона Тихого. Путешествие двадцать второе

Станислав Лем. Звездные дневники Ийона Тихого. Путешествие двадцать второе

Я сейчас занят классификацией редкостей, привезенных мною из
путешествий в самые отдаленные закоулки Галактики. Давно уже я решил
передать всю коллекцию, единственную в своем роде, в музей; недавно
директор сообщил мне, что для этого подготавливается специальный зал.
Не все экспонаты мне одинаково близки: одни пробуждают приятные
воспоминания, другие напоминают о зловещих и страшных событиях, но все
они неопровержимо свидетельствуют о подлинности моих путешествий.
К экспонатам, воскрешающим особенно яркие воспоминания, относится
зуб, лежащий на маленькой подушечке под стеклянным колпаком; у него два
корня, и он совершенно здоровый; сломался он у меня на приеме у Октопуса,
владыки мемногов, на планете Уртаме; кушания там подавались превосходные,
но чересчур твердые.
Такое же почетное место занимает в коллекции курительная трубка,
расколотая на две неравные части; она выпала у меня из ракеты, когда я
пролетал над одной каменистой планетой в звездном семействе Пегаса. Жалея
о потере, я потратил полтора дня, разыскивая ее в дебрях изрытой
пропастями скалистой пустыни.
Рядом лежит коробочка с камешком не крупнее горошины. История его
весьма необычна. Отправляясь на Ксерузию, самую отдаленную звезду в
двойной туманности NGC-887, я переоценил свои силы; путешествие длилось
так долго, что я был близок к отчаянью; особенно мучила меня тоска по
Земле, и я себе места не находил в ракете. Неизвестно, чем бы все это
кончилось, если бы на двести шестьдесят восьмой день пути я не
почувствовал, как что-то впилось мне в пятку левой ноги; я снял башмак и
со слезами на глазах вытряхнул из него камешек, крупицу самого настоящего
земного гравия, попавший туда, вероятно, еще на космодроме, когда я
поднимался в ракету. Прижимая к груди этот крохотный, но такой дорогой
мне кусочек родной планеты, я бодро долетел до цели; эта памятка мне
особенно дорога.
Рядом лежит на бархатной подушке обыкновенный желтовато-розовый
кирпич из обожженной глины, слегка треснувший и с одного конца
обломанный; если бы не счастливое стечение обстоятельств и не мое
присутствие духа, я никогда не вернулся бы из путешествия в туманность
Гончих Псов. Этот кирпич я обычно беру с собою, направляясь в самые
холодные уголки космоса; у меня есть привычка класть его на некоторое
время на реактор, чтобы потом, когда он хорошенько разогреется,
переложить перед сном в постель. В верхнем левом квадранте Млечного Пути,
там, где звездный рой Ориона смыкается с роями Стрельца, летя на малой
скорости, я стал свидетелем столкновения двух громадных метеоритов.
Зрелище огненного взрыва во мраке так взволновало меня, что я схватил
полотенце, чтобы вытереть лоб. Я забыл, что только что завернул в него
кирпич, и чуть не разбил себе череп. К счастью, я со свойственной мне
расторопностью вовремя заметил опасность.
Рядом с кирпичом стоит небольшая деревянная шкатулка, а в ней - мой
перочинный ножик, спутник во множестве путешествий. О том, как я сильно
привязан к нему, свидетельствует следующая история, которую я расскажу,
ибо она того стоит.
Я вылетел с Сателлины в два часа пополудни с ужасным насморком.
Местный врач, к которому я обратился, посоветовал мне отрезать нос: для
жителей планеты это дело пустяковое, так как носы у них отрастают, как
ногти. Возмущенный таким советом, я прямо от врача отправился в
космопорт, чтобы улететь куда-нибудь, где медицина развита лучше.
Путешествие было неудачное. В самом начале, отдалившись от планеты на
каких-нибудь девятьсот тысяч километров, я услышал позывные встречной
ракеты и спросил по радио, кто летит. В ответ раздался тот же вопрос.
- Отвечай ты первый! - потребовал я довольно резко, раздраженный
дерзостью незнакомца.
- Отвечай ты первый! - ответил он.
Это передразнивание так меня рассердило, что я без обиняков назвал
поведение незнакомца наглостью. Он не остался в долгу; мы начали
переругиваться все яростнее, и только минут через двадцать, возмущенный
до крайности, я понял, что никакой другой ракеты нет, а голос, который я
слышу, - это попросту эхо моих собственных радиосигналов, отражающихся от
поверхности спутника Сателлины, мимо которого я как раз пролетал. Я не
заметил этот спутник потому, что он был обращен ко мне своей ночной,
затененной стороной.
Примерно через час, захотев очистить себе яблоко, я заметил, что
моего ножика нет. И тотчас вспомнил, где видел его в последний раз: это
было в буфете космопорта на Сателлине; я положил его на наклонную стойку,
и он, вероятно, соскользнул на пол. Все это я представил себе так ясно,
что мог бы найти его с закрытыми глазами. Я повернул ракету обратно и тут
оказался в затруднительном положении: все небо кишело мерцающими
огоньками, и я не знал, как найти среди них Сателлину, одну из тысячи
четырехсот восьмидесяти планет, вращающихся вокруг солнца Эрипелазы.
Кроме того, у многих из них по нескольку спутников, крупных, как планеты,
что еще больше затрудняет ориентацию. Встревожась, я попытался вызвать
Сателлину по радио. Ответили мне одновременно несколько десятков станций,
отчего получилась ужасающая какофония; нужно знать, что жители системы
Эрипелазы, столь же безалаберные, сколь и вежливые, дали название
Сателлины двумстам различным планетам. Я взглянул в иллюминатор на
мириады мелких искорок; на одной из них находился мой ножик, но легче
было бы найти иголку в стоге сена, чем нужную планету в этой каше из
звезд. В конце концов я положился на счастливый случай и помчался к
планете, находившейся прямо по курсу.
Уже через четверть часа я опустился в порту. Он был совершенно
сходен с тем, с которого я взлетел, так что, обрадовавшись своей удаче, я
бросился прямо в буфет. Но каково же было мое разочарование, когда,
несмотря на самые тщательные поиски, я не нашел своего ножика! Я
призадумался и пришел к выводу, что либо его кто-нибудь взял, либо я
нахожусь на совершенно другой планете. Расспросив местных жителей, я
убедился, что верным было второе предположение. Я попал на Андригону,
старую, рассыпающуюся, одряхлевшую планету, которую, собственно говоря,
давно уже следовало изъять из употребления, но до которой никому нет
дела, поскольку она лежит в стороне от главных ракетных путей. В порту
меня спросили, какую Сателлину я ищу, так как они перенумерованы. Тут я
стал в тупик, ибо нужный номер вылетел у меня из головы. Тем временем
местные власти, уведомленные начальством порта, явились, дабы устроить
мне достойную встречу.
То был великий день для андригонов: во всех школах шли экзамены на
аттестат зрелости. Один из представителей власти спросил, не угодно ли
мне почтить экзаменуемых своим присутствием; приняли меня чрезвычайно
радушно, и я не мог отказать. Прямо из порта мы поехали на пидлаке (это
большие безногие пресмыкающиеся вроде ужей, которые здесь повсеместно
используются для верховой езды) в город. Представив меня собравшейся
молодежи и учителям как почетного гостя с планеты Земля, преподаватели
усадили меня на почетное место за жервой (это что-то вроде стола), и
прерванные экзамены продолжались. Ученики, взволнованные моим
присутствием, сначала пугались и сильно конфузились, но я ободрял их
ласковой улыбкой, подсказывал то одному, то другому нужное слово, и
первый лед был сломан. Чем дальше, тем лучше становились ответы. Но вот
перед экзаменационной комиссией встал молодой андригон, весь покрытый
мерзягами (род устриц, употребляемых в качестве одежды), такими
красивыми, каких я давно не видел, и начал отвечать на вопросы с
несравненным красноречием и искусством. Я слушал его с удовольствием,
убеждаясь, что уровень науки здесь на удивление высок.
Потом экзаменатор спросил:
- Может ли кандидат доказать нам, почему жизнь на Земле невозможна?
Слегка поклонившись, юноша приступил к исчерпывающим, логично
обоснованным доказательствам, при помощи которых бесспорно установил, что
большая часть Земли покрыта холодными, очень глубокими водами,
температура которых близка к нулю вследствие множества плавающих там
ледяных гор; что не только на полюсах, но и в окружающих областях
свирепствует вечный холод и по полугоду царит беспросветная ночь; что,
как хорошо видно в астрономические приборы, большие области суши даже в
более теплых поясах покрываются замерзшим водяным паром, так называемым
снегом, который толстым слоем одевает горы и долины; что крупный спутник
Земли вызывает на ней волны приливов и отливов, оказывающие
разрушительное эрозионное действие; что с помощью самых сильных
телескопов можно увидеть, как обширные участки планеты нередко
погружаются в полумрак, затененные пеленой облаков; что в атмосфере
бушуют страшные циклоны, тайфуны и бури; и все это, вместе взятое,
исключает возможность существования жизни в какой бы то ни было форме. А
если бы, закончил звучным голосом юный андригон, какие-нибудь существа и
попытались высадиться на Земле, они неизбежно погибли бы, раздавленные
огромным давлением атмосферы, достигающим на уровне моря одного
килограмма на квадратный сантиметр, или семисот шестидесяти миллиметров
ртутного столба.
Такое исчерпывающее объяснение было единогласно одобрено комиссией.
Оцепенев от изумления, я долго сидел неподвижно, и только когда
экзаменатор хотел перейти к следующему вопросу, я вскричал:
- Простите меня, достойные андригоны, но... но я сам прибыл с Земли;
я надеюсь, вы не сомневаетесь, что я жив, и слышали, как я был вам
представлен?..
Воцарилось неловкое молчание. Преподаватели, глубоко задетые моим
бестактным выступлением, еле сдерживались; молодежь, не умеющая скрывать
своих чувств, смотрела на меня с явной неприязнью. Наконец экзаменатор
холодно произнес:
- Прости, чужестранец, но не слишком ли многого ты требуешь от
нашего гостеприимства? Разве мало тебе столь торжественной встречи,
банкета и прочих знаков уважения? Разве ты не удовлетворен тем, что тебя
допустили к Высокой Выпускной Жерве? Или ты требуешь, чтобы ради тебя мы
изменили... школьные программы?!
- Но... Земля действительно обитаема... - смущенно пробормотал я.
- Будь это правдой, - произнес экзаменатор, глядя на меня так,
словно я был прозрачным, - то это было бы извращением естества!
Увидев в этих словах оскорбление для моей родной планеты, я тотчас
вышел, ни с кем не прощаясь, сел на первого попавшегося пидлака, поехал в
космопорт и, отряхнув от ног своих прах Андригоны, пустился опять на
поиски ножика. Я высаживался поочередно на пяти планетах группы
Линденблада, на планетах стереопропов и мелациан, на семи больших
небесных телах планетного семейства Кассиопеи, посетил Остерилию,
Аверанцию, Мельтонию, Латерниду, все ветви огромной Спиральной Туманности
в Андромеде, системы Плезиомаха, Гастрокланция, Эвтремы, Сименофоры и
Паральбиды; на следующий год я систематически прочесал окрестности всех
звезд Саппоны и Меленваги, а также планеты: Эритродонию, Арреноиду,
Эодокию, Артенурию и Строглон со всеми его восьмьюдесятью лунами, нередко
такими маленькими, что едва было где посадить ракету; на Малой Медведице
я не мог высадиться - там как раз шел переучет; потом настал черед Цефеид
и Арденид; и руки у меня опустились, когда по ошибке я снова высадился на
Линденбладе. Однако я не сдался и, как подобает подлинному исследователю,
двинулся дальше. Через три недели я заметил планету, во всех подробностях
схожую с Сателлиной; сердце у меня забилось быстрее, когда я спускался к
ней по спирали, но напрасно искал я знакомый космодром. Я уже хотел снова
повернуть в безмерные глубины Пространства, когда увидел, что какое-то
крохотное существо подает мне снизу сигналы. Выключив двигатели, я быстро
спланировал и приземлился близ группы живописных скал, на которых
высилось большое здание из тесаного камня. Навстречу мне по полю бежал
высокий старец в белой рясе доминиканцев. Оказалось, что это отец
Лацимон, руководитель миссий, действующих на звездных системах в радиусе
шестисот световых лет. Здесь насчитывается около пяти миллионов планет,
из них два миллиона четыреста тысяч обитаемых. Узнав о причине, приведшей
меня в эти края, отец Лацимон выразил сочувствие и вместе с тем радость
по поводу моего прибытия: по его словам, я был первым человеком, которого
он видит за последние семь месяцев.
- Я так привык, - сказал он, - к повадкам меодрацитов, населяющих
эту планету, что часто ловлю себя на характерной ошибке: когда хочу
получше прислушаться, то поднимаю руки, как они... Уши у меодрацитов
находятся, как известно, под мышками.
Отец Лацимон оказался очень гостеприимен: я разделил с ним обед,
приготовленный из местных продуктов, - сверкливые ржамки под змейонезом,
заскворченные друмбли, а на десерт банимасы; я давно уже не едал ничего
вкуснее; потом мы вышли на веранду миссионерского дома. Пригревало
лиловое солнце, в кустах пели птеродактили, которыми кишит планета, и в
предвечерней тишине седовласый приор доминиканцев начал поверять мне свои
огорчения и жаловаться на трудности миссионерской работы в здешних
местах. Например, пятеричники, обитатели горячей Антилены, мерзнущие уже
при шестистах градусах Цельсия, и слышать не хотят о рае, зато описания
ада их живо интересуют, ввиду существования там благоприятных условий -
кипящей смолы и пламени. Кроме того, неизвестно, кто из них может
принимать духовный сан, так как у них различается пять полов; это
нелегкая проблема для теологов.
Я выразил сочувствие; отец Лацимон пожал плечами:
- Это еще ничего! Бжуты, например, считают воскресение из мертвых
такой же будничной вещью, как одевание, и никак не хотят смотреть на него
как на чудо. У дартридов с Эгилии нет ни рук, ни ног, и креститься они
могли бы только хвостом, но разрешить это не в моей компетенции, я жду
ответа из апостолической столицы, но что же делать, если Ватикан молчит
уже второй год?.. А слышали вы о жестокой судьбе, постигшей бедного отца
Орибазия из нашей миссии?
Я ответил отрицательно.
- Тогда послушайте. Уже первооткрыватели Уртамы не могли нахвалиться
ее жителями, могучими мемногами. Существует мнение, что эти разумные
создания относятся к самым отзывчивым, кротким, добрым и альтруистическим
во всем Космосе. Полагая, что на такой почве превосходно взойдут семена
веры, мы послали к мемногам отца Орибазия, назначив его епископом
язычников. Мемноги приняли его как нельзя лучше, окружили материнской
заботой, почитали его, вслушивались в каждое его слово, угадывали и
тотчас исполняли каждое его желание, прямо-таки впитывали его поучения -
словом, предались ему всей душой. В письмах ко мне он, бедняжка, не мог
ими нарадоваться...
Отец доминиканец смахнул рукавом рясы слезу и продолжал:
- В такой приязненной атмосфере отец Орибазий не уставал
проповедовать основы веры ни днем ни ночью. Пересказав мемногам весь
Ветхий и Новый завет, Апокалипсис и Послания апостолов, он перешел к
Житиям святых и особенно много пыла вложил в прославление святых
мучеников. Бедный... это всегда было его слабостью...
Превозмогая волнение, отец Лацимон дрожащим голосом продолжал:
- Он говорил им о святом Иоанне, заслужившем мученический венец,
когда его живьем сварили в масле; о святой Агнессе, давшей ради веры
отрубить себе голову; о святом Себастьяне, пронзенном сотнями стрел и
претерпевшем жестокие мучения, за что в раю его встретили ангельским
славословием; о святых девственницах, четвертованных, удавленных,
колесованных, сожженных на медленном огне. Они принимали все эти муки с
восторгом, зная, что заслуживают этим место одесную Вседержителя. Когда
он рассказал мемногам обо всех этих достойных подражания житиях, они
начали переглядываться, и самый старший из них робко спросил:
- Преславный наш пастырь, проповедник и отче достойный, скажи нам,
если только соизволишь снизойти к смиренным твоим слугам, попадет ли в
рай душа каждого, кто готов на мученичество?
- Непременно, сын мой! - ответил отец Орибазий.
- Да-а? Это очень хорошо... - протянул мемног. - А ты, отче
духовный, желаешь ли попасть на небо?
- Это мое пламеннейшее желание, сын мой.
- И святым ты хотел бы стать? - продолжал вопрошать старейший
мемног.
- Сын мой, кто бы не хотел этого? Но куда мне, грешному, до столь
высокого чина; чтобы вступить на эту стезю, нужно напрячь все силы и
стремиться неустанно, со смирением в сердце...
- Так ты хотел бы стать святым? - снова переспросил мемног и
поощрительно глянул на сотоварищей, которые тем временем поднялись с
мест.
- Конечно, сын мой.
- Ну так мы тебе поможем!
- Каким же образом, милые мои овечки?- спросил, улыбаясь, отец
Орибазий, радуясь наивному рвению своей верной паствы.
В ответ мемноги осторожно, но крепко взяли его под руки и сказали:
- Таким, отче, какому ты сам нас научил!
Затем они сперва содрали ему кожу со спины и намазали это место
горячей смолой, как сделал в Ирландии палач со святым Иакинфом, потом
отрубили ему левую ногу, как язычники святому Пафнутию, потом распороли
ему живот и запихнули туда охапку соломы, как блаженной Елизавете
Нормандской, после чего посадили его на кол, как святого Гуго, переломали
ему все ребра, как сиракузяне святому Генриху Падуанскому, и сожгли
медленно, на малом огне, как бургундцы Орлеанскую Деву. А потом перевели
дух, умылись и начали горько оплакивать своего утраченного пастыря. За
этим занятием я их и застал, когда, объезжая звезды епархии, попал в сей
приход. Когда я услышал о происшедшем, волосы у меня встали дыбом. Ломая
руки, я вскричал:
- Недостойные лиходеи! Ада для вас мало! Знаете ли вы, что навек
загубили свои души?!
- А как же, - ответили они, рыдая, - знаем!
Тот же старейший мемног встал и сказал мне:
- Досточтимый отче, мы хорошо знаем, что обрекли себя на проклятие и
вечные муки, и, прежде чем решиться на сие дело, мы выдержали страшную
душевную борьбу; но отец Орибазий неустанно повторял нам, что нет ничего
такого, чего добрый христианин ни сделал бы для своего ближнего, что
нужно отдать ему все и на все быть для него готовым. Поэтому мы
отказались от спасения души, хотя и с великим отчаянием, и думали только
о том, чтобы дражайший отец Орибазий обрел мученический венец и святость.
Не можем выразить, как тяжко нам это далось, ибо до его прибытия никто из
нас и мухи не обидел. Не однажды мы просили его, умоляли на коленях
смилостивиться и смягчить строгость наказов веры, но он категорически
утверждал, что ради любимого ближнего нужно делать все без исключения.
Тогда мы увидели, что не можем ему отказать, ибо мы существа ничтожные и
вовсе не достойные этого святого мужа, который заслуживает полнейшего
самоотречения с нашей стороны. И мы горячо верим, что наше дело нам
удалось и отец Орибазий причислен ныне к праведникам на небесах. Вот
тебе, досточтимый отче, мешок с деньгами, которые мы собрали на
канонизацию: так нужно, отец Орибазий, отечая на наши расспросы, подробно
все объяснил. Должен сказать, что мы применили только самые его любимые
пытки, о которых он повествовал с наибольшим восторгом. Мы думали угодить
ему, но он всему противился и особенно не хотел пить кипящий свинец. Мы,
однако, не допускали и мысли, чтобы наш пастырь говорил нам одно, а думал
другое. Крики, им издаваемые, были только выражением недовольства
низменных, телесных частей его естества, и мы не обращали на них
внимания, памятуя, что надлежит унижать плоть, дабы тем выше вознесся
дух. Желая его ободрить, мы напомнили ему о поучениях, которые он нам
читал, но отец Орибазий ответил на это лишь одним словом, вовсе не
понятным и не вразумительным; не знаем, что оно означает, ибо не нашли
его ни в молитвенниках, которые он нам раздавал, ни в Священном писании.
Закончив рассказывать, отец Лацимон отер крупный пот с чела, и мы
долго сидели в молчании, пока седовласый доминиканец не заговорил опять:
- Ну, скажите теперь сами, каково быть пастырем душ в таких
условиях?! Или вот эта история! - Отец Лацимон ударил кулаком по письму,
лежавшему на столе. - Отец Ипполит сообщает с Арпетузы, маленькой планеты
в созвездии Весов, что ее обитатели совершенно перестали заключать браки,
рожать детей и им грозит полное вымирание!
- Почему? - в недоумении спросил я.
- Потому, что едва они услышали, что телесная близость- грех, как
тотчас возжаждали спасения, все как один дали обет целомудрия и соблюдают
его! Вот уже две тысячи лет Церковь учит, что спасение души важнее всех
мирских дел, но никто ведь не понимал этого буквально, о. Господи! А эти
арпетузианцы, все до единого, ощутили в себе призвание и толпами вступают
в монастыри, образцово соблюдают уставы, молятся, постятся и умерщвляют
плоть, а тем временем промышленность и земледелие приходят в упадок,
надвигается голод, и гибель угрожает планете. Я написал об этом в Рим, но
в ответ, как всегда, молчание...
- И то сказать: рискованно было идти с проповедью на другие планеты,
- заметил я.
- А что нам оставалось делать? Церковь не спешит, ибо царство ее,
как известно, не от мира сего, но пока кардинальская коллегия обдумывала
и совещалась, на планетах, как грибы после дождя, начали вырастать миссии
кальвинистов, баптистов, редемптористов, мариавитов, адвентистов и Бог
весть какие еще! Приходится спасать, что осталось. Ну, если уж говорить
об этом... Идите за мной.
Отец Лацимон провел меня в свой кабинет. Одну стену занимала
огромная синяя карта звездного неба; вся ее правая сторона была заклеена
бумагой.
- Вот видите! - указал он на закрытую часть.
- Что это значит?
- Погибель, сын мой. Окончательную погибель! Эти области населены
народами, обладающими необычно высоким интеллектом. Они исповедуют
материализм, атеизм, прилагают все свои усилия к развитию науки и техники
и улучшению условий жизни на планетах. Мы посылали к ним своих лучших
миссионеров - салезианцев, бенедиктинцев, доминиканцев, даже иезуитов,
самых сладкоречивых проповедников слова Божия, и все они - все! - вер
нулись атеистами!
Отец Лацимон нервно подошел к столу.
- Был у нас отец Бонифаций, я помню его как одного из самых набожных
слуг церкви; дни и ночи он проводил в молитве, распростершись ниц; все
мирские дела были для него прахом; он не знал лучшего занятия, чем
перебирать четки, и большей утехи, нежели литургия, а после трех недель
пребывания там, - отец Лацимон указал на заклеенную часть карты, - он
поступил в политехнический институт и написал вот эту книгу!
Отец Лацимон поднял и тут же с отвращением бросил на стол увесистый
том. Я прочел заглавие: "О способах повышения безопасности космических
полетов".
- Безопасность бренного тела он поставил выше спасения души, это ли
не чудовищно?! Мы послали тревожный доклад, и на этот раз апостолическая
столица не замешкалась. В сотрудничестве со специалистами из
американского посольства в Риме Папская академия создала вот эти труды.
Отец Лацимон подошел к большому сундуку и открыл его; внутри было
полно толстых фолиантов.
- Здесь около двухсот томов, где во всех подробностях описаны методы
насилия, террора, внушения, шантажа, принуждения, гипноза, отравления,
пыток и условных рефлексов, применяемых ими для удушения веры... Волосы у
меня встали дыбом, когда я все это просматривал. Там есть фотографии,
показания, протоколы, вещественные доказательства, свидетельства
очевидцев и Бог весть что еще. Ума не приложу, как они все это быстро
сделали, - что значит американская техника! Но, сын мой...
действительность гораздо страшнее!
Отец Лацимон подошел ко мне и, горячо дыша прямо в ухо, прошептал:
- Я здесь, на месте, лучше ориентируюсь. Они не мучают, ни к чему не
вынуждают, не пытают, не вгоняют винты в голову... они попросту учат, что
такое Вселенная, откуда возникла жизнь, как зарождается сознание и как
применять науку на пользу людям. У них есть способ, при помощи которого
они доказывают как дважды два четыре, что весь мир исключительно
материален. Из всех моих миссионеров сохранил веру только отец Серваций,
и то лишь потому, что глух как пень и не слышал, что ему говорили. Да,
сын мой, это похуже пыток! Была здесь одна молодая монахиня-кармелитка,
одухотворенное дитя, посвятившая себя одному только Богу; она все время
постилась, умерщвляла плоть, имела стигматы и видения, беседовала со
святыми, а особенно возлюбила святую Меланию и усердно ей подражала; мало
того, время от времени ей являлся сам архангел Гавриил... Однажды она
отправилась туда. - Отец Лацимон указал на правую часть карты. - Я
отпустил ее со спокойным сердцем, ибо она была нищая духом, а таким
обещано Царствие Божие; но лишь только человек начинает задумываться как,
да что, да почему, тотчас разверзается перед ним бездна ереси. Я был
уверен, что доводы их мудрости перед нею бессильны. Но едва она туда
прибыла, как после первого же публичного явления ей святых, сопряженного
с приступом религиозного экстаза, ее признали невротичкой, или как там
это у них называется, и лечили купаниями, работами по саду, давали какие-
то игрушки, какие-то куклы... Через четыре месяца она вернулась, но в
каком состоянии!
Отец Лацимон содрогнулся.
- Что с ней случилось? - с жалостью спросил я.
- Ее перестали посещать видения, она поступила на курсы ракетных
пилотов и полетела с исследовательской экспедицией к ядру Галактики,
бедное дитя? Недавно я услышал, что ей опять явилась святая Мелания, и
сердце у меня забилось сильней от радостной надежды, но оказалось, что
приснилась ей всего лишь родная тетка. Говорю вам, провал, разруха,
упадок! Как наивны эти американские специалисты: присылают мне пять тонн
литературы с описанием жестокостей, чинимых врагами веры! О, если бы они
захотели преследовать религию, если бы закрывали церкви и разгоняли
верующих! Но нет, ничего подобного, они разрешают все: и совершение
обрядов, и духовное воспитание - и только всюду распространяют свои
теории и доводы. Недавно мы попробовали вот это, - отец Лацимон указал на
карту, - но безрезультатно.
- Простите, что вы попробовали?
- Ну, заклеить правую часть Космоса бумагой и игнорировать ее
существование. Но это не помогло. В Риме теперь говорят о крестовом
походе в защиту веры.
- А вы что об этом думаете, отче?
- Конечно, оно бы неплохо; если бы можно было взорвать их планеты,
разрушить города, сжечь книги, а их самих истребить до последнего, тогда
удалось бы, пожалуй, и отстоять учение о любви к ближнему, но кто в этот
поход пойдет? Мемноги? Или, может, арпетузианцы? Смех меня разбирает, но
вместе с ним и тревога!
Наступило глухое молчание. Охваченный глубоким сочувствием, я
положил руку на плечо изможденному пастырю, чтобы его подбодрить, и тут
что-то выскользнуло у меня из рукава, блеснуло и стукнулось об пол. Как
описать мою радость и изумление, когда я узнал свой ножик! Оказалось, что
все это время он преспокойно лежал за подкладкой куртки, провалившись
туда сквозь дыру в кармане!