Вот отрывок из первой книги Марченко ("Мои показания")

"...
__Здесь, на спецу, я увидел и такое, о чём раньше только слышал, но не мог проверить: надписи, вытатуированные не только на руках, на теле, но и на лице — на лбу, на щеках. Обычно это бытовики-уголовники, которых тоже немало в политических лагерях.
__Уголовники переходят в политический лагерь, можно сказать, добровольно. По уголовным лагерям ходит легенда, что у политических условия сносные, кормят лучше, работа легче, обращение более человеческое, охрана не избивает... В основе этой легенды — молва о действительно существующем в Мордовии лагере для иностранцев, осуждённых за шпионаж -- там на самом деле условия чуть не как на курорте: посылки не ограничиваются, кормят досыта, норму не спрашивают, да и вообще работа там — дело добровольное: хочешь -- работай, не хочешь — играй в волейбол в зоне. Вернувшись на родину из заключения, иностранец ничего плохого не может сказать о наших лагерях и тюрьмах. Ну, а в народе по газетным статьям создаётся мнение, что всякий политический у нас непременно шпион, агент иностранной разведки. Вот и идёт по лагерям молва о райских политических зонах. Но есть в легенде и доля правды. Политических не гоняют сейчас на лесоповал — их охраняют тщательнее, а на лесоповале почти бесконвойная работа. К тому же там у зэков в руках — топоры, пилы... Кроме того, у политических другие отношения между собой: не убьют, не зарежут, в основном зэки уважают друг друга, помогают в беде, чем могут. И охрана здесь не решается избивать публично.
__И вот уголовник совершает государственное преступление, чтобы попасть в политический лагерь, пусть даже с добавочным сроком. Он пишет листовку против Хрущёва, против партии; обычно там половина слов — мат. Или сделает из тряпки «американский флаг», нарисует на нём побольше звёздочек (сколько их, он не знает, известно только, что много). Дальше надо попасться. Листовки он раздаёт другим зэкам: кто-нибудь непременно донесёт начальству. Или клеит их в рабочей зоне -- так, чтобы все видели. Флаг он вывешивает на видном месте или шествует с ним на разводе. Вот и готов новый государственный преступник.
__В политическом лагере он голодает ещё больше, чем в уголовном. При случае угодит в карцер, там в дежурке его изобьют надзиратели. Он начинает писать жалобы — и убеждается, что это бесполезно. А срок впереди немалый. А формы протеста он принёс с собой из блатного мира, оттуда же привычки и представления. И вот — наколки.
__Я увидел двух бывших уголовников, ныне политических, одного по кличке Муса, другой — Мазай. У них на лбу, на щеках было вытатуировано: «Коммунисты — палачи», «Коммунисты пьют кровь народа». Позднее я встречал очень много зэков с подобными изречениями, наколотыми на лицах. Чаще всего крупными буквами через весь лоб. «Раб Хрущёва», «Раб КПСС».
__Здесь же, на спецу, в нашем бараке сидел один парень, Николай Щербаков. Когда я его увидел из окна в прогулочном дворике, то чуть не упал. На его лице не было живого места. На одной щеке: «Ленин палач». На другой продолжение: «Из-за него страдают миллионы». Под глазами: «Хрущёв, Брежнев, Ворошилов — палачи». На худой и бледной шее чёрной тушью вытатуирована рука, сжимающая его горло, и на кисти буквы «КПСС», а на большом пальце, упиравшемся в кадык, — «КГБ».
__Щербаков сидел в такой же угловой камере, как и наша, только в другом конце барака. Сначала я только видел его из окна, когда их камеру водили на прогулку, и мы часто гуляли одновременно в соседних прогулочных двориках. Переговариваясь потихоньку от надзирателей, мы познакомились. Я убедился, что он нормальный человек, не псих, как я было подумал сначала. Это был неглупый парень, он довольно много читал, знал по газетам все новости. В одной с ним камере сидел Мазай и педераст Мика, оба с наколками на лицах!
__В конце сентября 1961 года, когда нашу камеру вывели на прогулку, Николай жестами спросил, нет ли у кого из нас лезвия. В таких случаях не полагается спрашивать, зачем: просят — значит, надо. Есть у тебя — дай, ни о чём не спрашивая. У меня было три лезвия — ещё на десятом, до карцера, я спрятал их в козырьке фуражки — это вещь нужная; во время всех обысков их не обнаружили. Я зашёл в уборную, подпорол зубами шов под козырьком и достал одно лезвие. Во дворе, когда надзиратель отвлёкся, я сунул его в трещину деревянного столба, на котором крепится колючка. Николай следил за мной из окна. Лезвие пролежало в щели целый день. Многие зэки видели его — наш брат на прогулке обшарит глазами каждый камешек, каждую щёлку, не попадётся ли что полезное. Но раз положено лезвие, значит, есть у него хозяин, для которого оно лежит; такую вещь никто не возьмёт. К тому же Николай весь день не отходил от окна, караулил, не взял бы кто. На другой день на прогулке он взял своё лезвие и унёс в камеру.
__А к вечеру из камеры в камеру пошёл слух: Щербаков отрезал себе ухо. Позднее мы узнали подробности. На ухе он сделал наколку: «В подарок 22-му съезду КПСС». Видимо, наколку он сделал раньше, чем отрезал ухо, — иначе истёк бы кровью, пока накалывал. Потом, совершив ампутацию, стал стучать в дверь, и когда надзиратель открыл наружную сплошную дверь, Щербаков выбросил ему сквозь решётку своё ухо с теми же словами: «В подарок двадцать второму съезду!»
__Об этом случае знают все зэки в Мордовии.
__Через день мы снова увидели Щербакова в окне камеры. Голова его была перебинтована, на месте правого уха повязка пропитана кровью, в крови лицо, шея, руки. Дня через три его отправили в больницу, а что с ним сделали потом, не знаю.
__Вот поэтому-то во время проверки зэкам и полагается быть без головного убора, с открытым лбом — проверяют, не накололся ли ещё кто-нибудь. Наколовшихся сажают для начала в карцер, а потом держат в отдельных камерах, чтобы не разлагали остальных. За ними в деле повсюду идёт опись: место и текст надписи. И при проверке сверяют татуировки с описью — не появились ли новые?
..."

Мое личное мнение? - Не знаю, какое из нескольких зол меньшее. Хорошо не будет в любом случае.

"ебанный стыд!"