Химия и Химики № 4 2008. Факт и чудо

Когда стали известны подробности операции по освобождению здания театрального центра в Москве, захваченного ранее чеченскими террористами, у многих людей во всем мире это вызвало шок и недоумение. Прежде всего, стало известно, что среди 90 заложников, объявленных погибшими к моменту освобождения, от огнестрельных ран погибли всего пятеро. Остальные умерли вследствие отравления нервно-паралитическим газом, запущенным силами спецназа в зал, где содержались заложники. Более того, освобожденные еще живыми заложники продолжают умирать в московских больницах от отравления, и на сегодняшний день их число уже приблизилось к 120. Постепенно родственники пострадавших начинают понимать, почему власти отказывали им в возможности увидеть их госпитализированных близких, которые содержались в изоляции от внешнего мира под строгим контролем. В результате и у родственников пострадавших, и у прессы возникают вопросы, касающиеся причин применения боевого газа без учета возможности массовых жертв среди освобождаемых заложников. Ответов пока нет. По всей вероятности общим оправданием будет стремление действовать наверняка, ибо в случае неудачи во взрыве здания погибли бы не только все заложники, но и были бы многочисленные добавочные жертвы среди жителей окружающих домов.

Однако вся эта операция напомнила мне тему из далекого советского прошлого, ставшего, как кажется сегодня многим, лишь страшным воспоминанием.

Вместо выборочного цитирования привожу здесь целиком показания Любы Маркиш на первом Международном Сахаровском слушании по правам человека, которое проводилось 17-19 октября 1975 года в Копенгагене, в здании Датского парламента. Люба Маркиш, спасенная и вывезенная из СССР женившимся на ней Юрием Маркишем (племянником расстрелянного еврейского поэта Переца Маркиша), по несчастному стечению обстоятельств стала в Советском Союзе “подопытным кроликом” при испытании боевого отравляющего газа. По вопросу об использовании советскими властями ни о чем не подозревающих людей в качестве экспериментальных животных при испытании отравляющих химических веществ было проведено и специальное слушание в юридической комиссии американского Сената, где также были заслушаны показания Любы Маркиш. Материалы этого слушания были опубликованы в “Congressional Records”, став, таким образом, официальным документом Сената США (Committee on the Judiciary United States Senate, 94th congress, March 30, 1976, U.S.Gvrnmt printing office, 78-367, Washington, 1976). Материалы слушания в Копенгагене были опубликованы в 1977 г. Комитетом слушания в виде отдельной книги, из которой и взяты показания Любы Маркиш.

Эксперименты на людях в СССР
Меня зовут Люба Маркиш, моя девичья фамилия Халип. Я родилась в Москве, в 1946 году, и была воспитана своей матерью как лютеранка. Мой отец — музыкант, мать — лингвист. В 1970 году я закончила химический факультет Московского университета, в 1972 году — редакционно-издательский факультет московского Института журналистики. Я не пострадала от советского режима так, как большинство присутствующих здесь свидетелей. Никаких идеологических столкновений с советской властью у меня не было, и ни к каким антисоветским кругам я не принадлежала.

Тема моего доклада — эксперименты на живых людях, объектом одного из таких экспериментов мне пришлось быть самой. Я должна рассказать о том аспекте нарушения прав человека в СССР, который в силу ряда причин почти неизвестен не только на Западе, но и в СССР. Выступая в качестве первого свидетеля по этому вопросу, я обязуюсь говорить только подлинные факты, известные мне лично, а также людям, которым я полностью доверяю. Для начала разрешите привести мне в качестве примера один эпизод.

В феврале 1969 года на опытном экспериментальном заводе под Калининым работало более двадцати беременных женщин. Поскольку этот завод производил чрезвычайно ядовитые элементоорганические соединения военного значения, беременных женщин изолировали от основного производства, собрав их вместе в отдельный цех, так чтобы обеспечить им более благоприятные условия труда. Такова была лишь официальная версия руководства для того, чтобы держать этих работниц отдельно от других. Через несколько дней именно в этом цехе женщины почувствовали запах какого-то газа и, естественно, попытались выйти. По неизвестным им причинам дверь оказалась запертой. Несмотря на громкие крики, дверь не открывали. Стоявшая у выхода военизированная охрана спустя какое-то время выпустила только троих. Остальных выпускали маленькими группами через определенные промежутки времени, периодически запирая дверь снова. Всех женщин немедленно госпитализировали. С одной из них, Ниной Баковой, я встретилась в Москве, в спецотделении Перовской больницы. (Я называю эту фамилию, поскольку Бакова умерла в 1972 г.) В ту пору, опасаясь за здоровье будущего ребенка, она категорически требовала от врачей прерывания беременности. Никаких медицинских противопоказаний к аборту не было. Более того, состояние здоровья Баковой после воздействия газов могло вызвать беспокойство врачей за будущие роды. Несмотря на это, женщину силой держали в больнице под тщательным наблюдением врачей в течение шести месяцев. Ребенок родился живым, но с некоторыми отклонениями от нормы. Матери его не отдали и отправили в другую больницу. В течение года Бакова обращалась в различные инстанции, пытаясь узнать хоть что-нибудь о ребенке или хотя бы получить его труп. Однако это не дало никаких результатов. Через какое-то время она встретилась с другими женщинами, работавшими вместе с ней на заводе. Судьба некоторых из них была аналогична. Они также никогда не видели своих детей, хотя они родились живыми. У нескольких женщин родились мертвые дети. Часть женщин погибла — те, которые выходили из цеха в последних партиях. Никакого объяснения или компенсации никто из пострадавших не получил. Слухи о том, что на химическом заводе под Калининым был проделан эксперимент над живыми людьми, как будто не вышли за пределы заводского поселка, поскольку вскоре руководство завода предприняло самые серьезные меры, чтобы замять эту историю.

Больница, где я встретила Бакову, была одной из тех, куда отправляли людей, пострадавших от отравляющего действия различных химических препаратов. Необходимо сразу же указать, что те жертвы, о которых сейчас идет речь, не были жертвами несчастных случаев. Их всех объединяла странная, на первый взгляд непонятная, кличка "крот", синоним американского названия "морская свинка". О том, что значит это безобидное слово, я впервые узнала в Москве, в октябре 1968 года, в спецотделении Института гигиены труда и профессиональных заболеваний имени Обуха. Выбор слова "крот" был не случайным. По ассоциации с животным, слепым при свете дня, "кротами" окрестили целую невидимую армию людей. "Кроты" — это лаборанты, рабочие и иногда даже студенты, все те, кто "вслепую" работает с химическим оружием. "Кроты" — исключительно дешевая рабочая сила. Их руками производятся эксперименты чисто военного значения, причем во многих гражданских предприятиях и научных центрах, и они даже не подозревают о подлинном характере своей работы. Такая возможность существует благодаря тому факту, что многие советские гражданские ученые-химики занимаются также военными исследованиями. Однако поскольку это их неофициальная тема, или, как часто говорят, "вторая тема", то характер этой работы сугубо секретен.

"Кроты" крайне удобны потому, что им не нужно платить повышенную зарплату за "вредность", их необязательно обеспечивать дорогим спецоборудованием, которое должно быть при работе с супертоксичными веществами. Кроме того, "кроты" весьма удобны в бюрократической процедуре засекречивания, которая была бы необходима в случае, если бы они понимали смысл своего труда. Таким образом, освобождается аппарат засекречивания, что также выгодно государству. С помощью "кротов" число людей, посвященных в военные проблемы, сводится к минимуму и искажается вся советская статистика, согласно которой число людей, официально занятых военными проблемами, значительно уменьшено.

Сейчас в США живет человек, недавно приехавший из СССР, который готов подтвердить имеющуюся у него информацию о том, какими скрытыми путями маскируется милитаризация химической промышленности в Советском Союзе. Есть целый ряд химических заводов, находящихся на такой консервации, что для производства химического оружия на этих заводах потребуется не более суток.

Однако сейчас я хотела бы остановиться лишь на одном, наиболее опасном аспекте использования людей-"кротов". Дело в том, что нередко эти люди дают стране не только свой труд, — порой они сами становятся объектами эксперимента. Подобные опыты часто приводят к смертельному исходу, что, безусловно, невыгодно для государства, так как лишает его дешевой рабочей силы. Но эта потеря вполне компенсируется теми уникальными научными результатами, которые, в конечном счете, остаются в руках у военных специалистов.

В американском справочнике супертоксичных веществ 1974 года говорится: "Очевидно, что наиболее важным было бы знать как можно точнее воздействие ядов на человеческий организм, но по понятным всем причинам мы можем указать только на эффект, вызываемый каждым ядом, со ссылкой на вид животного". Очевидно, советских специалистов такая неточность не устраивает. В этом же справочнике я нашла вещество, от которого пострадала сама — хлорэтилмеркантан, аналог иприта (горчичный газ).

Летальная доза была указана в миллиграммах на килограмм живого веса [K1]. В качестве подопытного животного приводится кошка.

Советские специалисты имели возможность проследить воздействие этого вещества на человеческий организм, причем не только на мне. Я имела возможность убедиться в этом, так как провела немало времени не во всевозможных вивариях, а в больницах, среди таких же людей — подопытных кроликов, как я сама. О том, что мне пришлось пережить, увидеть и услышать от своих друзей по несчастью, я собиралась рассказать в своей книге, подкрепив ее рядом документов, вывезенных из СССР. Книга была в стадии завершения, документы и первая часть хранились в банковском сейфе. Вторую часть я редактировала, и третьего сентября этого года она была украдена из моей квартиры. Поскольку публикация откладывается на некоторое время, я вынуждена рассказать об этой проблеме хотя бы поверхностно, ибо она представляет опасность для всего человечества.

Тот факт, что человека могут использовать в качестве объекта для эксперимента, безусловно возмутил бы людей в любой стране, а поэтому неудивительно, что подобные опыты тщательно скрываются и маскируются. Возможно, что сейчас я была бы обычным советским химиком, даже не подозревающим об этих экспериментах, если бы меня не перепутали с моей однофамилицей. И как это обычно и бывает, я бы считала, что она погибла или от несчастного случая, или же покончила с собой — обе версии легко принимают окружающие, и детали никого не интересуют.

Дело в том, что в 1968 году, будучи студенткой четвертого курса химического факультета МГУ, я носила фамилию первого мужа — Рябова. На курсе было две Рябовых, и мой научный руководитель не разобрался, кто есть кто — неудивительно, нас было более трехсот человек, и он плохо знал меня лично. Впоследствии мне объяснили, что произошла "чудовищная ошибка". Меня спасли лишь благодаря громким именам моих родственников. Муж был сыном известного адмирала П.Е. Рябова, а родной брат моей матери и ее племянник — А.Ф. Платэ и Н.А. Платэ — крупные химики. Однако об этом мой научный руководитель, В.С. Пшежецкий, узнал, когда я была уже в больнице. Считая меня "просто" Рябовой, он попросил меня синтезировать хлорэтилмеркантан — вещество крайне ядовитое, боевое отравляющее вещество, с которым студентам во всем мире вообще запрещено иметь дело. Если специалист-химик (не студент) работает с таким веществом, то только после того, как он дает расписку, что был предупрежден о токсичности и прошел инструктаж. Согласно инструкции, работу ведут в противогазе, защитном костюме и в лаборатории, снабженной двойной системой вентиляции.

Разрешите мне привести несколько цитат из документов, вывезенных из Советского Союза, чтобы восстановить картину того, как проходила работа. Это документы химического факультета МГУ, судебных и медицинских органов, пронумерованные от 1 до 10.

Итак: "Журнала инструктажа не было... Работа проходила в обычном вытяжном шкафу... Индивидуальными защитными приспособлениями не пользовались" (документ 1). Отсюда ясно, что я не подозревала о ядовитых свойствах вещества, что и подтверждает руководитель, Пшежецкий: "При инструктировании Рябовой Л.Б. я не указал ей на токсичность хлорэтилмеркантана" (документ 2). Далее отключается вентиляция. "Пшежецкий присутствовал при сборке аппаратуры, начале синтеза, а также при перегонке реакционной смеси" (документ 1). То есть руководитель отсутствовал только тот период, когда вентиляция не работала. Кто в это время находился в лаборатории? В списке пострадавших (документ 1) указан только один человек — я. Следовательно, и в лаборатории в этот период я была одна. Химикам не разрешается работать в одиночку, а студентам и подавно. Преподавателям категорически запрещено оставлять студентов в лаборатории одних. Однако предположим, что отсутствие руководителя в столь критический момент — совпадение. Но в этом же документе "...отключение тяги было отмечено как самой студенткой, так и сотрудниками лаборатории" (документ 1). Ясно, что руководитель знал об отключении вентиляции и о том, что я работаю без всяких мер защиты. Даже если допустить случайное отключение тяги, то и в этом случае руководитель был обязан немедленно прекратить работу, тем более, что ему известно о том, что студентка даже не подозревает о ядовитых свойствах вещества, на ней нет противогаза, и в лаборатории нет двойной системы вентиляции. Руководитель — не только химик, но и преподаватель Московского университета. Ему прекрасно известно, каковы последствия пребывания в атмосфере такого газа — так же, как степень его ответственности за безопасность студента. Впрочем, отключение тяги не было вызвано аварией, а поэтому неудивительно и поведение руководителя. Документ 1 показывает, что в этот день на электротехническом участке не зафиксирована поломка вентиляции. Более того, в этом же документе говорится: "Пшежецкий присутствовал при перегонке реакционной смеси после того, как им была включена внезапно остановившаяся работа тяги". Подчеркиваю: им была включена. Вопрос заключается в том, почему он включил ее через сорок минут? Можно предположить, что в данном случае речь идет о преступлении одного лица — моего руководителя, но тогда, согласно Уголовному кодексу, ст. 108, виновник подобного происшествия наказывается лишением свободы сроком на восемь лет, в том случае, если у пострадавшего наступила утрата трудоспособности более чем на одну треть. В документе 6 сказано, что даже спустя пять лет после этого случая у меня была утрата общей трудоспособности — 60%, а профессиональной — 70%. Какова судьба Пшежецкого? В документе 4 академик Каргин ходатайствует о том, чтобы Пшежецкому объявили... выговор. Более того, как видно из документов, младший научный сотрудник Пшежецкий очень быстро становится старшим научным сотрудником, как раз после этого случая. И это при том, что на химфаке очень строгие законы по отношению к педагогам. Для полного доказательства моего случая, мне нужно больше времени, и я охотно сделаю это, если жюри даст мне такую возможность. Сейчас было бы более важным сказать, что в больнице я была уже четвертым экспонатом для этого вещества. Трое были мужчины, двое выжили, один умер. Не любопытно ли, что каждый из нас синтезировал столь ядовитое вещество без всяких мер защиты, и вентиляция отключалась на разные промежутки времени?

Остается сказать лишь о реакции крупных советских ученых, таких, как Каргин и Кабанов: "Какая досада, что это случилось с родственницей Платэ!" Обычно подобные вещи происходят со студентами, у которых нет именитых родственников. Что же касается моего научного руководителя, то не следует возлагать на него большую часть вины, поскольку он не более чем винтик в громадной машине. Можно лишь обратить внимание, на какой кафедре проводился синтез такого вещества — на кафедре высокомолекулярных соединений, то есть полимеров (кафедра названа во всех документах), а мирные, безобидные полимеры не имеют никакого отношения к веществам группы иприта.

Хотелось бы напомнить об аналогичном использовании студентов в качестве подопытных кроликов профессором Гарвардского университета Тимоти Лири. В 1961 году четыреста его студентов получили сильнейшие наркотики для того, чтобы профессор мог изучить их действие на человеческий организм, В отличие от Московского университета, Гарвард полностью дисквалифицировал профессора, и его посадили в тюрьму.

Но, говоря о правах и правосудии в СССР, надо отметить некоторые факты. Я была, безусловно, в привилегированном положении по сравнению с другими людьми, оказавшимися в такой же беде, благодаря своим родственным связям. Двоюродная сестра мужа, А. Хомусько, была прокурором (прокуратура СССР). Мне удалось собрать такие документы, которые вряд ли смог получить кто-нибудь другой. Но, даже находясь в более привилегированном положении, я смогла обратиться в суд лишь спустя четыре года.

Изучив материалы дела, суд, наконец, заключает (цитирую документ 7): "В 1968 году, по вине администрации МГУ, у истицы наступило профессиональное заболевание. В результате заболевания произошла утеря трудоспособности. Обязанность по возмещению ущерба возложена на химический факультет МГУ". Но, по советским законам, если у истца утеря трудоспособности хотя бы на одну треть, полагается уголовное расследование. Суд указывает утрату трудоспособности — 60%, но уголовного расследования нет.

Мне бы хотелось обратить внимание на тот факт, что в СССР эксперименты, которые, как правило, ведут к гибели людей, зачастую проводятся руками весьма уважаемых на Западе ученых. И если присутствующие здесь считают подобные эксперименты преступлением, то, очевидно, среди таких ученых немало преступников.

В небольшом докладе невозможно рассказать и сотой части того, о чем надо уже не просто говорить, а говорить очень громко. Но большинство свидетелей погибают, а немногие оставшиеся в живых вынуждены, как правило, молчать...

Было бы наивно полагать, что какое-либо сообщение может повлиять на Советский Союз и прекратить преступные эксперименты. Но те, кто знает о них, не имеют права молчать.

(7kanal.com, вступление отредактировано)

Не смотря на договор про запрещение применения химического оружия, многие страны располагают довольно значительными его запасами. Продолжают вестись разработки новых все более эффективных видов ОВ. Далеко не все страны подписали конвенцию о запрещении использования химического оружия. Вспомним, в частности, США. История знает много примеров использования ОВ не только на поле боя, но и против мирного населения. Один из наиболее известных случаев – распыление американцами многих килограммов диоксинов над Вьетнамом. Но некоторые другие страны также поступали не лучшим образом – как с чужим населением, так и с собственным. Эти примеры следует помнить и знать. Ведь нет ни малейшей гарантии, что такое не повторится завтра (прим. ред.).