Эти дикари сорвали солнечную панель, чтобы накрыть ею блиндаж

Вечная память героям!

Татьяна Хохрина.

Продолжение цикла страшных рассказов.

ХОРРОР НЕПИЩЕВОЙ. ВСЮДУ ЖИЗНЬ

На четвертом курсе юридического института, несмотря на вечернюю форму образования, мы должны были непосредственно прикоснуться к судебной медицине, не просто изучив учебник со страшными картинками, а посмотрев, как это выглядит в реальности. Для этого, словно нарочно, аккурат напротив нашего учебного здания находился печально знаменитый Морг судебно-медицинской экспертизы N 4 в Лефортово. Мы долго не обращали на него внимания, только периодически вздрагивая во время семинаров или лекций от неожиданного резкого взвизга литавр, рыдающей мелодии траурного марша и заголосившей безутешной родни. Но с будущей практикой мы как-то это не связывали, пока время не подошло. А на четвертом курсе вдруг оказалось, что каждый должен отстоять четыре судебно-медицинских вскрытия, а главное, подтвердить это соответствующей справкой.
Сейчас это кажется даже странным. Нынче и студентов-медиков нечасто балуют посещением морга, и создается впечатление, что первый раз они нарушают священную целостность чужого тела, когда уже готовыми врачами, засучив рукава, подходят к остекленевшему от страха и обезболивания пока живому пациенту. А о будущих юристах и вообще речи нет! Не им же в трупах ковыряться, на это патанатомы есть! В те же древние времена, когда я училась, юристы проходили весь многообразный и тяжкий путь познания: все виды криминалистической экспертизы (лингвистической, документальной, трасологической, фототехнической и др.), судебную психологию и судебную психиатрию (об этом, если доживу, будет другая история) и судебную медицину.
Если по криминалистике достаточно было сфотографировать небритого мужа в тельняшке в фас и профиль, побегать с фотоаппаратом по двору у гаражей и сделать пару снимков в грязном подъезде, как были готовы фотодокументы для вымышленного уголовного дела, благо любой уголок нашего тогдашнего бытования был заранее похож на место преступления, то от судебной медицины так легко отделаться не получалось. Некоторым повезло, правда, иметь родственников-медиков и добыть через них необходимые справки, но основная масса была обречена на Лефортовский морг номер 4. И мы пошли...
Первый раз на разведку мы отправились компанией человек в десять-двенадцать, где половину составляли романтические и не очень барышни, далекие от настоящей уголовки, а половину - здоровые парни, в основном менты и обэхээсники. Это сейчас даже детсадовец может залезть в интернет, пока дедушка дремлет, и не только рассмотреть в подробностях, из чего состоит каждый из нас, но и изучить сам процесс расчленения и вивисекции. Хоть профессорским скальпелем, хоть техасской бензопилой. А тогда-то мы были почти девственны в своих физиологических представлениях. Максимум - вскрытая лягушка у противного Базарова.
Морги тогда все почему-то сами по себе уже символизировали обрушение жизни и распад. Большинство из них ютились в каких-то жутких катакомбах, страшных полуподвальных помещениях, все время там капала откуда-то вода, было холодно и грязно даже в собственно административной части, и жутью веяло уже от входа. Судебно-медицинский же морг просто обязан был быть предбанником преисподней. И мы были к этому вроде готовы. Но фантазия наша оказалась слабовата.
Даже там, куда у нас определялись живые люди, обстановка для жизни была довольно условной. Что же говорить о морге, где жизни не должно было быть по определению, да еще о судебно-медицинском, где ждали своей печальной участи те, у кого жизнь в основном отняли силой. Об их удобстве, сохранности и хотя бы относительной пристойности не заботился вообще никто, а техника сильно оставляла желать... даже для живых.
Поэтому первое, что мы увидели, войдя в морг, это штабеля совершенно высохших тел вдоль стены малого секционного зала. Они были истощены до такой степени, что были неразличимы половые признаки. А сложены были в натуральную поленницу. Стало нехорошо, потолок немного поплыл, и перед глазами встали кадры фильма "Обыкновенный фашизм". Увидевший нашу реакцию сопровождавший нас веселый жизнерадостный санитар хохотнул, довольный эффектом, и добродушно пояснил: "Богадельня. Утилизации ждут. Их мы не вскрываем, оформляем только, а с транспортом заминки, вот и маются тут, горемыки... Вам не сюда".
Переведя дыхание, мы поползли туда, куда нам. Нам оказалось в большой секционный зал, "в большой, красивый, красный дом, похожий на дворец...". Ну, не на дворец, конечно, скорее на зал ожидания. Да, собственно, он таким и был. Там в два ряда стояли восемь или десять секционных оцинкованных столов с ожидающими вскрытия телами, а за ними - огромная ванна, похожая на бассейн в рыбном магазине, где в формалине тоже что-то плавало. Мы старались не вглядываться...
В этом зале я впервые, при всем своем атеизме и агностицизме, подумала, что душа все-таки наверное есть. Потому что те, кто лежал на секционных столах, и у кого она отлетела, при всей своей сохранности, совершенно не воспринимались как люди. Кто или что угодно, но не люди. Муляжи, манекены, куклы, андроиды, что хотите, но не люди. Может еще и потому, что голое тело на железном столе среди одетых и выпучивших глаза людей выглядит настолько противоестественно, что описывается совершенно другими понятиями.
Раздался грохот. Это упал в обморок капитан обэхаэсэс, двухметровый красавец-спортсмен, который всю дорогу в морг острил, подначивал робеющих барышень и с милицейским остроумием вызывался покрошить всех в капусту. Капитана оттащили в коридорчик на колченогий стул, сунули под нос нашатыря, кто-то расстегнул ему рубашку, а веселый санитар предложил раздеть его совсем и переложить на свободный стол. Но шутка не сработала. Вообще, надо сказать, что в морге, как в принципе и везде, хрупкие женщины оказались куда более мужественными и стойкими, чем крепкие мужички.
Капитана откачали, но в зал он не вернулся и позорно бежал. Т.е. как в песенке: "Десять негритят пошли купаться в море... Один из них утоп..." Остальные пока держались, а двое - так настолько освоились, что стали с любопытством осматривать неподвижные тела и делать определенные умозаключения в одном специфическом направлении.
Одна наша сокурсница деловито осматривала останки мужского пола, оценивая их былой сексуальный потенциал по пятибальной системе. Делала это она так увлеченно и наукообразно, что остальные передумали терять сознание и начали потихоньку ржать. Другого нашего практиканта тоже волновали репродуктивные проблемы, он оценивал тела, как лошадиный барышник, и высчитывал их возможности и потери. При этом каждый объект мужского пола он ласково предлагал нашим девушкам с вопросом, не возражали ли бы они против такого кавалера...
К этому времени подтянулись два эксперта: суровый краснолицый и сильно нетрезвый мужик и малюсенькая, изящная старушка в кружевах выпускницы Смольного института. И бойко взялись за дело. Зрелище это, честно говоря, было жуткое, но помогало ощущение, что исследуемые объекты - не люди. Помогало, но не очень... Численность наша снова сократилась, особенно после того, как принесли дядьку, попавшего под поезд, и поручили собрать его, как "лего", по номерам.
Меня спасало то, что я с детства мечтала стать врачом, и не состоялось это по нелепой случайности. Поэтому я прилепилась к кружевной старушке, она почувствовала мой пробивавшийся сквозь ужас интерес и начала мне рассказывать и меня обучать. Боюсь показаться Ганнибалом Лектером, но мне действительно было необыкновенно интересно, и пытливое научное начало взяло верх. Кроме того, было много удивительной и вполне прикладной информации.
Например, на первом же вскрытии я была поражена тем, как у пьющего человека водкой пахнут мозги. Когда говорят "ударило в голову", даже сами не понимают, как это точно! Так что не столько надо за неустойчивость ног волноваться, сколько о башке подумать... К этой старушке я потом, как на работу, проходила весь учебный год с таким усердием, с каким не посещала другие занятия, отстаивая по 4-5 вскрытий каждый раз. Как говорил тогда мой не сильно оптимистичный папа, это хорошо. Когда сажать снова начнут, сможешь в больничке пристроиться...
Мое усердие с радостью восприняли соученики. Поскольку в морге, кроме меня, старушки-патанатома и трупов, трезвых людей было обнаружить невозможно, а заведовал моргом тогда особенно тяжело пьющий и при этом плохо владевший русским языком армянин, он выдавал мне справки на любую фамилию, мужскую или женскую, и проставлял любое названное количество вскрытий. Поэтому я обеспечила справками всех нуждавшихся, а дальше продолжала ходить из чистого научного интереса. К концу затянувшейся практики, я в морге проходила за свою, выслушивала душераздирающие истории от родственников и от санитаров, вполне прилично разбиралась в правилах экспертного исследования и прочей специфике. Только так и не научилась, как санитары, в морге закусывать, разложив газетку прямо в головах у покойника.
Старушке-эксперту я была очень благодарна, дружила потом с ней много лет вплоть до ее ухода, морга не боялась, но в тоске поняла, что человек ничего не стоит и не уважаем государством ни при жизни, ни с ее уходом, что надо любить и согревать живых всеми силами, а к себе надо относиться с максимальной самоиронией, а не надувать щеки, чтоб не быть посмешищем ни в этой реальности, ни в той. И даже сейчас, через черт знает сколько лет, прохожу мимо Лефортовского морга, стараясь не смотреть в его сторону.

Не стала бы стричь мне когти - избавила бы меня от необходимости учиться пользоваться бензопилой.