Оглавление Видео опыты по химии На главную страницу

Химия и Химики № 5 2012

Журнал Химиков-Энтузиастов





Порох. От алхимии до артиллерии: история вещества, которое изменило мир


Келли Дж.


Обнаружив ошибку на странице, выделите ее и нажмите Ctrl + Enter


Глава 8.
Никто не рассуждает

«Рычание или, хуже того, громоподобный рев адского серного пламени — вот от чего Господь счастливо нас всех избавил», — говорил король Яков I, обращаясь английскому парламенту 9 ноября 1605 года.

За четыре дня до этого был раскрыт самый дерзкий политический заговор, который когда-либо замышлялся на «царственном острове» [33]. Ожидалось, что его величество с семейством, а также лорды, высшие вельможи и епископы Англии будут присутствовать на открытии сессии парламента. Группка заговорщиков задумала взорвать под палатой лордов две с половиной тонны пороха и разом обезглавить английское государство.

Энергия, запертая в бочонке с порохом, делала это вещество непревзойденным инструментом политической смуты. Для бунта требуется большое число недовольных, политическое убийство может ликвидировать правителя, но оставить невредимым правительство — а вот взрыв, который в одно мгновение уничтожает высших лиц государства и потрясает ужасом всю нацию, представляет непреодолимый соблазн для фанатичного заговорщика. «Пороховой заговор», одна из важнейших сенсаций шекспировских времен, стал прототипом современного терроризма.

Обращаясь к парламенту, король назвал порох «наиболее порочным и самым беспощадным оружием, которое не разбирает жертв, не рассматривает апелляций». Использование взрывчатых веществ в политике ужасно тем, что заговорщик может вершить преступление издалека, окончательно превращая убийство в механическое, бесчеловечное дело. Взрыв разрушает без разбора все, оказавшееся в радиусе действия бомбы. Жестокость и обилие случайных жертв делают такие акции совершенно аморальными — от них буквально смердит.

В предрассветный час пятого ноября в большом цейхгаузе под зданием парламента был схвачен «высокий отчаянный субъект», прятавшийся в темном углу. Кроме него, в подвале были обнаружены 36 бочонков, в которых находилось 3600 фунтов пороха. Согласно современным расчетам, этого хватило бы, чтобы пять раз до основания разрушить здание.

Человека звали Гай Фокс. Сильный тридцатипятилетний солдат с густой бородой, весьма набожного нрава, он не был ни организатором заговора, ни его руководителем. И все же за свое участие в нем удостоился особой чести: чучело, изображающее Фокса, сжигали чаще, чем изображение любого другого человека в истории. Фоксу приходилось воевать, и он был знаком с порохом. Собрав огромное количество взрывчатки и спрятав ее под кучей дров, прикосновением фитиля к запалу он собирался изменить ход мировой истории.

План этот был детищем Роберта Кэтсби — аристократа и любителя жестоких забав. Кэтсби по прозвищу Робин был богатым тридцатидвухлетним вдовцом, хорошо образованным, шести футов ростом, потрясающе красивым и обладавшим обаянием, которое покоряло всех, кто его знал. Столь же непреклонный, сколь и красноречивый, Кэтсби верил в свою миссию так истово, что даже сам Папа и епископы, призывавшие к сдержанности, не могли бы заставить его отступиться. Кэтсби сколотил шайку заговорщиков, по большей части состоящую из своих родственников, и убедил их, что «природа болезни требует решительных средств лечения». Они поклялись на Священном Писании взорвать на воздух короля и парламент и более не колебались.

Под «болезнью» имелось в виду долгое и безжалостное гонение на английских католиков — продолжение религиозного и политического конфликта, который начался в 1530-е годы, когда Генрих VIII порвал с папским престолом. Дочь Генриха Елизавета I объявила католических священников вне закона в своем королевстве и обложила штрафом «нонконформистов» — практикующих католиков, отказывавшихся посещать службы англиканской церкви. Католики не имели права получить университетский диплом, возможности их карьеры были резко ограниченны. Однако в конце XVI века верующие еще не потеряли надежды. Они уповали на возвращение католической монархии. Они надеялись, что иностранная интервенция поможет исправить положение вещей в их стране. Они ожидали, что после смерти Елизаветы, незамужней и бездетной, придут новые порядки.

Надежда и отчаяние — вот скрытые пружины политических событий. Когда в 1603 году новый монарх взошел на английский престол, надежды католиков, казалось, готовы были сбыться. Яков I, румяный 37-летний толстяк, был сыном католической королевы Марии Шотландской и женат на новообращенной католичке. Он дал папистам неопределенные обещания терпимости.

Но все надежды скоро рухнули: Яков вероломно нарушил свои обещания. Штрафы, которые взимались с нонконформистов и на какое-то время были отменены, снова вступили в силу. Мирный договор с Испанией похоронил надежды на иностранное вторжение. А шестеро детей Якова гарантировали, что английский престол не останется без наследника-протестанта. И отчаяние в конце концов охватило верующих.

В мае 1604 года заговорщики взялись за осуществление своего абсурдного плана. Осенью того же года они купили первую партию пороха. Им удалось взять в аренду подвал, находившийся прямо под палатой лордов в старом Вестминстерском замке. Помещение имело удобный выход к Темзе, что облегчало тайный подвоз пороха. За лето 1605 года заговорщикам удалось доставить в подвал все свои бочонки.

Этот новый способ политического насилия стал возможным из-за все большей доступности взрывчатки. Теоретически английское правительство обладало монополией на производство пороха. Но на деле купцы стремились избавиться от товара прежде, чем он испортится. Недавний мир с Испанией вызвал кризис перепроизводства на пороховом рынке.

Порох всегда был нужен частным лицам. Купцы нуждались в нем, чтобы защитить свои корабли в беззаконном открытом море. Приватиры [34] — чтобы нападать на торговые суда врага. Несмотря на предостережения властей, торговцы порохом обращались с опасным товаром с беззаботностью почти безрассудной. Им постоянно выговаривали за то, что они не держат свои запасы под замком. Комендант лондонского Тауэра жаловался на соседа-торговца, который хранил у себя дома 40 тонн пороха. Как ни странно, английские солдаты должны были платить за порох из собственного кармана, и, чтобы вернуть хотя бы часть денег, некоторые из них продавали немного порошка на черном рынке. Знающий человек мог, не боясь лишних вопросов, легко купить большое количество пороха.

Открытие сессии парламента долго откладывалось, но наконец дата была определена. И тут заговор был раскрыт. 26 октября лорд Монтигл, пэр, католик и свойственник одного из заговорщиков, получил анонимное письмо. Неизвестный советовал ему «отменить свое присутствие на этом парламенте, поскольку Бог и человек объединились, дабы покарать злобу сих времен». Парламенту, предупреждал аноним, предстоит «получить ужасный удар».

Монтигл немедленно передал тайное послание властям. Министр лорд Солсбери представил его королю — скорее чтобы польстить чувствам тщеславного монарха, нежели потому, что сам был не способен проникнуть в намерения конспираторов. Яков долго ломал голову над расплывчатыми выражениями, пока в конце концов не предположил, что «удар» означает нечто вроде «все взлетят на воздух с помощью пороха».

В ночь накануне церемонии здание обыскали, порох был найден, Гай Фокс — схвачен. Об избавлении от опасности стало известно немедленно. Лондонцы ликовали и жгли костры — этот день до сих пор остается ежегодным праздником.

Робин Кэтсби бежал. Добравшись под проливным дождем до надежного дома, он и горстка его сторонников решили просушить перед очагом небольшой запас пороха. Искра воспламенила его. Вспышка пламени сильно обожгла Кэтсби и ослепила еще одного заговорщика — насмешка судьбы над теми, кто пытался потрясти свод небесный при помощи того же самого взрывчатого вещества. Скоро всех заговорщиков выследили и схватили — кроме четырех, которые затеяли перестрелку с людьми шерифа и были перебиты. Кэтсби умер, сжимая в объятиях образ Девы Марии.

Гай Фокс, которого допрашивал лично король Яков, имел наглость противоречить его величеству — он отказался говорить. Яков повелел, чтобы к заговорщику «применили сначала более легкие пытки, а затем постепенно перешли к более тяжким». Двух дней мучений хватило, чтобы вырвать признание у крепкого Фокса. Остальным заговорщикам больше не на что было надеяться.

Как это часто случается, последствия Порохового заговора оказались противоположны тем, на которые рассчитывали заговорщики. Бочонки, в которых хранился порох, были сохранены в качестве сувениров: их надлежало «показывать королю и его потомству, чтобы напоминать им, что не следует допускать и мысли о снисхождении к католической религии». Многим английским католикам пришлось отречься от своих убеждений в период суровых гонений, которые начались после заговора. Католикам будет запрещено принимать участие в парламентских выборах до 1829 года.

На показательных процессах всех заговорщиков признали виновными, а заодно с ними — и главу английской провинции ордена иезуитов: тот сознался, что исповедовал двух заговорщиков и знал о заговоре заранее. Ко всем была применена казнь, предусмотренная для изменников. Их приволокли к виселице по земле, привязав к специальным носилкам, подвесили ненадолго за шею и перерезали веревку, покуда они были еще в сознании. Палач отрезал осужденным половые органы, после чего обезглавил несчастных и разрубил на куски их тела. В мрачный январский день 1606 года Гай Фокс встретил свою судьбу. Его конечности, изломанные пытками, так распухли, что ему потребовалась помощь, чтобы взобраться на эшафот. Петля сжала его шею, и он шагнул в историю.

Религиозные распри, подобные тем, что породили Пороховой заговор, раздирали не только Англию. Вражда между католиками и протестантами вылилась в столкновения, которые потрясали и королевства остальной Европы. Несколько десятилетий подряд воздух Италии почти постоянно был пропитан пороховым дымом. Во второй половине XVI века война сместилась на север, во Францию и Голландию, скоро она распространится на Германию, где будет разгораться все более яростно. Суть дела — разногласия по поводу деталей того, каким именно образом надлежит стремиться к вечной жизни во Христе, — на первый взгляд вряд ли могла оправдать массовые убийства, и тем не менее из-за этого творились невероятные жестокости.

Порох сделал войны того времени ужасающими. И стрелковое оружие, и артиллерия становились все более эффективными, они засыпали поля битв градом смертоносных пуль и ядер. Выражение «огневая мощь» стало паролем тогдашних военных. Питаясь смертоносной мощью пороха, война свирепствовала в северной и центральной Европе до середины XVII столетия и выкашивала солдат и мирных жителей десятками тысяч.

Морицу Нассаускому было семнадцать лет, когда он в 1584 году взял в свои руки власть над Голландией, приняв титул статхаудера. Его отец, Вильгельм Молчаливый, был только что убит агентами Филиппа II Габсбурга, короля Испании. Голландская республика продолжала борьбу, добиваясь независимости от империи Филиппа, и Мориц проявил редкую проницательность в военных делах. Полководцы всей Европы искали способ сделать порох основой битвы, а не только подспорьем в ней. Мориц и его кузены обзавелись целым войском игрушечных солдатиков, чтобы как следует исследовать новые возможности, которые давало огнестрельное оружие. С тем же свежим подходом, который отличал в 1420-х годах Жанну д'Арк, Мориц начал реформировать вооруженные силы, пытаясь усовершенствовать тактические приемы, основанные на огнестрельном оружии. Игрушечные солдатики оказались символичными — солдат постепенно превращался в мелкий зубчик ужасной машины войны.

Стрелковое оружие существовало уже около столетия, однако никто пока не придумал, как сделать его по-настоящему эффективным на поле боя. Мориц видел, что солдаты, вооруженные мушкетами и рассыпавшиеся цепью, способны обрушить на врага настоящую стену огня, которая может отразить и рассеять вражеские силы. Недоставало одного — координации этого огня. Воспитанный на классических авторах, он нашел ответ в военной мысли римлян — последних, кто смог завоевать Европу с помощью армии, основной силой которой была пехота. Целью Морица была концентрация и координация огневой мощи, средством же — строевая подготовка, умение каждого солдата шагать в ногу с остальными. Мориц разработал новый способ построения пехоты: в десять рядов глубиной. Стоявшие в первом ряду спускали курок, затем делали поворот крутом и маршировали назад. Там, за спинами товарищей, они могли перезарядить оружие в относительной безопасности. Те, кто стоял во втором ряду, делали шаг вперед и в свою очередь стреляли. Получался смертельный балет: группы людей двигались в унисон и в тесной координации. Мориц разложил процесс заряжения огнестрельного оружия на сорок две коротких операции, каждая из которых имела свое название. Его солдаты повторяли эти движения снова и снова, пока не смогли выполнять их автоматически, без необходимости обдумывать их в стрессе битвы.

Муштра плюс суровая дисциплина превратили массу солдат в единое целое. «Никто не рассуждает, все выполняют приказ» — так в XVIII столетии опишет эту систему прусский король Фридрих Великий. Целью муштры было не только повысить эффективность каждого отдельного стрелка, но и научить солдат стоять не дрогнув под убийственным ответным огнем противника. Муштра помогала солдатам исполнять свою сложную хореографию буквально в пасти ада — не ради героизма, а ради неизменно высокой эффективности и огневой мощи. На смену инициативе пришла дисциплина — точно так же фабричное производство скоро начнет вытеснять старинное искусство ремесленника.

Через год после того, как Мориц стал главой Голландии, порох продемонстрировал новую роль, которую он сможет играть в грядущих катаклизмах. Войска испанских Габсбургов под командованием герцога Пармы осадили Антверпен. Странствующий итальянский военный инженер по имени Федериго Джамбелли предложил испанцам свои услуги и получил резкий отказ. Подобно предприимчивому инженеру Урбану под Константинополем, Джамбелли взял реванш, продав свое мастерство голландцам.

Инженер превратил парусное судно, по иронии судьбы носившее имя «Надежда», в новое оружие — первую плавучую бомбу с часовым механизмом. Он загрузил в трюм почти четыре тонны пороха и обложил взрывчатку со всех сторон кирпичом, кусками металла и даже надгробными плитами. Все это должно было после взрыва превратиться в смертоносные снаряды. Часовой механизм был присоединен к запалу. Корабль назвали «адской машиной» — в этом термине отразились сразу два взгляда на мир: уходящий средневековый, исполненный веры во всесилие демонов, и современный, для которого вселенная была механизмом, подобным часовому.

Отлив понес «Надежду» к забитому людьми понтонному мосту, при помощи которого испанцы блокировали подходы к городу. Бомба взорвалась в нужную минуту, проделав в мосту огромную брешь и разбросав обломки в радиусе мили. На тот момент это была самая мощная бомба в истории. Сотни людей погибли на месте. «Антверпенский адский брандер» стал ужасным доказательством того, что разрушительная мощь пороха все возрастает.

Кульминацией религиозных конфликтов, имперских устремлений и споров из-за территориальных владений стала Тридцатилетняя война, в ходе которой Франция, Швеция и Голландская республика сражались против Испании, Австрии и Баварии, стремившихся утвердить верховенство Габсбургов в немецких землях. Отмеченная прихотливыми союзами и запутанными мотивами, эта война стала настоящим апофеозом насилия, каковы бы ни были ее подлинные причины.

Человеком, который в эти времена бесконечной смуты яснее других провидел смертоносное будущее огнестрельного оружия, был король Швеции Густав Адольф. Юный монарх правил патриархальным королевством, почти не затронутым стремительными переменами эпохи Возрождения. И при этом обладал широтой взгляда и энергией, которые помогли ему на время превратить Швецию в страну, с которой приходилось считаться. Приветливый, с золотыми волосами и близорукими голубыми глазами, Густав настаивал на том, чтобы делить со своими солдатами тяготы войны — в случае необходимости он даже сам рыл окопы. Он был король-воин, совершенное воплощение человека действия. Наполеон называл его в числе полудюжины величайших полководцев всех времен.

Густав довел до логического завершения систему, в общих чертах разработанную Морицем Нассауским. Он непрестанно муштровал солдат и добивался от них железной дисциплины. Твердо решив до предела увеличить огневую мощь своей армии, он ввел в обиход более легкие мушкеты и бумажные патроны — пакетики с заранее отмеренной дозой пороха. С патронами заряжение стало более быстрым, а залпы, следовательно, более частыми.

Шведский король сам был опытным артиллеристом и самые последовательные реформы провел именно в этой области. До его восшествия на престол в 1611 году большие орудия использовались главным образом для осадных работ, а также в качестве корабельной и крепостной артиллерии. Эффективно применить пушки на поле боя, о чем мечталось еще Эдуарду III при Креси, полководцам по-прежнему удавалось не всегда [35]. Огромные орудия, которыми обычно распоряжались не солдаты, а наемные канониры, все еще оставались слишком громоздкими и неповоротливыми.

Густав более умело интегрировал пушки в свою армию, создав первую в мире эффективную полевую артиллерию. Несколько небольших легких орудий он назначил для сопровождения пехотных и кавалерийских полков. Если патроны могли облегчить заряжение мушкетерам, значит, то же самое можно было сделать и для артиллеристов — и король приказал пушкарям использовать заранее наполненные картузы пороха с прилаженными к ним ядрами. В результате этих изменений артиллерия смогла действовать в самой гуще битвы. А большие пушки, предназначенные для того, чтобы проламывать каменные стены, были теперь нацелены на человеческую плоть — это добавило сражению новое ужасное измерение.

К 1632 году, когда война свирепствовала в Германии уже четырнадцать лет, Густав стал командующим мощной антигабсбургской коалицией. Он перебросил армию числом примерно в 20 тысяч человек к местечку Лютцен, в пятнадцати милях к западу от Лейпцига. Шведам противостояла армия примерно той же численности, предводителем которой был наемный командующий имперскими войсками Альбрехт Валленштейн. Густав планировал атаковать на рассвете, но промозглое ноябрьское утро принесло с собой густой туман, который скрыл передвижения войск и позволил Валленштейну вызвать на подмогу большой кавалерийский отряд.

Последовавшая битва во многом была моделью всей Тридцатилетней войны, торжеством вырвавшейся на волю огневой мощи. Шведы рвались вперед сквозь косивший их ряды мушкетный и артиллерийский огонь. Им удалось захватить имперские пушки. Орудия развернули в сторону неприятеля и стали разить его с близкой дистанции. Однако при этом шведские пехотинцы оторвались от собственной кавалерии, позволив врагу перехватить инициативу. Снова опустился густой туман. Смешиваясь с пороховым дымом, он полностью скрыл происходящее на поле битвы. Воцарилась полная неразбериха. Результаты муштры — беглый мушкетный огонь и эффективное действие полевых пушек — привели к тому, что потери с обеих сторон были огромными.

Хотя Густав Адольф исповедовал хладнокровный, почти механистический подход к военному делу, он не смог удержаться и лично возглавил кавалерийский отряд, чтобы укрепить слабое место в своих порядках. Он был ранен, его лошадь понесла и увлекла короля прочь от свиты. Имперский кавалерист выстрелил ему в спину. Густав Адольф упал. Другой вражеский солдат прострелил ему голову. Мародеры раздели короля Швеции до рубахи. Его лошадь, потеряв седока, носилась взад и вперед сквозь хаос и дым.

Формально шведы одержали победу при Лютцене, заставив армию Валленштейна отступить с поля боя. Однако ужасные потери и гибель короля омрачили их триумф. В свою очередь Валленштейн, чей дух был сломлен бойней, попытался предать Габсбургов, но император подослал к нему убийц. Война, которой, казалось, не будет конца, продолжалась еще 16 лет. В конце концов, дочь Густава королева Христина и французский король Людовик XIV стали гарантами Вестфальского мирного договора, который был заключен в 1648 году и принес Европе если не полный мир, то хотя бы спокойствие, продержавшееся до Французской революции.

Порох в эти времена превратил войну в дикое зверство. Охотничий инстинкт стал определять военные действия. Солдаты с огнестрельным оружием в руках превратились в хищников: они преследовали разбитого врага, убивали пленных, грабили крестьян. Современные ученые подсчитали, что Германия потеряла в ходе Тридцатилетней войны почти восемь миллионов человек — больше трети населения. Целое поколение было ввергнуто в бездну дикости и деградации, которая ужасала внимательных наблюдателей. Философы надеялись, что порох убережет Европу от нового варварского нашествия — но он угрожал снова погрузить континент в Темные века.




Глава 9.
Какова цена виктории

Сделав войну гораздо более организованной и небывало жестокой, порох продолжал загадывать ученым сложные и интригующие загадки. «В конце концов, влияние пороха именно на науку, а не на военное дело, сыграло наибольшую роль в приближении Века Машин, — писал историк Дж. Д. Бернал. — Порох и пушка взорвали мир Средневековья не только экономически и политически; они были главной силой в разрушении его системы идей».

Начиная с XVI столетия внимание европейских естествоиспытателей благодаря пороху было сосредоточено не только на тайнах огня и устройстве Вселенной, но также и на вопросах механики — науки о законах движения. Например, и пушкари, и ученые очень хотели знать, что происходит с пушечным ядром после того, как оно покидает ствол пушки. Поиски исчерпывающего ответа на этот вопрос продолжались четыреста лет и потребовали создания совершенно новых областей науки.

У артиллеристов уже были некоторые соображения по поводу того, что именно выталкивает ядро из пушки. Ванноччо Бирингуччо подытожил эти теории в 1540 году: огонь, считал он, занимает в десять раз больший объем, чем воздух, воздух — в десять раз больший, чем вода, вода — вдесятеро больший, чем земля. Так что, когда землистый порох превращается в огонь, воздух и сырой дым, все эти элементы мгновенно расширяются, толкая перед собой снаряд. При всей своей причудливости теория в целом верно описывала происходящее: горящий порох превращался в горячие газы многократно большего объема, газы толкали ядро.

Но почему ядро продолжало движение после того, как покидало ствол? По какой траектории оно летело? И что эта траектория могла бы рассказать о силах, действующих на снаряд, а заодно — и на все другие предметы? Первым человеком, который попытался ответить на эти вопросы, был современник Бирингуччо по имени Никколо Тарталья. Сын посыльного, он родился в городе Брешия на севере Италии в 1500 году. Когда мальчику было шесть лет, отец его умер, оставив семью в нищете как раз во время войны, терзавшей Италию. Когда Никколо было двенадцать, он попал в лапы буйствующей французской солдатне. Один из солдат рубанул мальчика мечом по лицу, разорвав ему рот и нёбо. Мать выходила Никколо, однако он так и остался обезображенным и косноязычным. Он взял себе прозвище Тарталья — от итальянского слова, означающего «заика». Его настоящей фамилии история не сохранила.

Поправившись, подросток отправился к мастеру Франческо, чтобы выучиться азбуке, но успел добраться только до буквы «К», когда его ничтожные средства иссякли. Никколо завершил образование самоучкой, «сопровождаемый, — писал он впоследствии, — дочерью бедности, имя которой — прилежание». Обнаружив в себе склонность к математике, он скоро уже учил студентов в Вероне пользоваться счетами, а позже стал профессором математики в Венеции, но по-прежнему зарабатывал едва достаточно, чтобы прокормить семью.

До 1531 года Тарталья по вполне понятным причинам проявлял мало интереса к военным принадлежностям. Но в том году один канонир спросил его, под каким углом следует нацеливать орудие, чтобы добиться максимальной дальнобойности. Вопрос заинтересовал молодого учителя математики. Он увидел здесь возможность приложить математические правила к феномену реального мира. Тарталья долго размышлял и провел немало исследований, вычисляя нужную траекторию. И пришел к выводу, что подъем ствола на 45 градусов позволит выстрелить на самое большое расстояние. Это действительно так (правда, только для вакуума). В ходе исследований Тарталья изобрел артиллерийский квадрант — нечто вроде плотницкого уголка, снабженного отвесом. Когда одно плечо уголка вкладывали в ствол пушки, отвес указывал угол возвышения. Это устройство наряду с кронциркулями, калибрами и уровнями, которые использовали канониры, помогло ввести и в научный обиход методы точного инструментального измерения.

Увидеть, как именно летит ядро, вылетевшее из орудия, было нельзя из-за его высокой скорости. До Тартальи канониры думали, что снаряд летит по прямой линии, а в конце полета просто падает на землю. Они смотрели на это явление глазами Аристотеля, который провозгласил, что существуют два различных типа движения. Естественное движение — яблоко надает вниз, дым поднимается вверх — происходит из-за стремления всех стихий возвращаться в свойственное им положение: огонь тянется вверх, земля опускается вниз. Насильственное движение, в свою очередь, было противоположностью естественного: стрела, выпущенная в воздух, летела вверх вопреки своему естественному стремлению упасть. Этот тип движения требует, чтобы на объект постоянно действовала некая сила — но что же двигает стрелу после того, как она слетела с тетивы? Аристотель считал, что движущая сила возникает из-за того, что воздух, стремительно обтекающий летящую стрелу, толкает ее сзади. Сегодня понятия инерции и гравитации хорошо нам знакомы, однако в XVI веке причины, по которым предмет продолжает двигаться или падает на землю, оставались абсолютной загадкой.

Тарталья объявил, что «артиллерийский снаряд и шага не может пролететь по прямой линии». Действительно — признавал он, — чем больше скорость ядра, тем более пологой должна быть траектория. Однако в ту же секунду, как ядро покинет ствол, на его путь начинает оказывать влияние естественное движение, и потому его траектория в любой точке криволинейна. Это утверждение стало важным шагом в понимании феномена движения. Тарталья доказывал, что траекторию определяло взаимное противодействие скорости, с которой ядро выбрасывалось вперед, и силы — что бы это ни была за сила, — которая тянула его к земле.

На основании своих теорий он составил таблицы дистанций, на которые пушка должна стрелять при разном возвышении и с разными зарядами. Хотя эти диаграммы не были абсолютно точны, канониры продолжали пользоваться ими еще в XVII столетии. Тарталья утверждал, что математика совершенно необходима для объяснения «странного многообразия траекторий всех снарядов в воздухе». Он экспериментировал с порохом «самых различных сортов», изучал вес и калибр снарядов и даже пытался вычислить идеальную длину орудийного ствола — правда, без особого успеха.

Вклад Тартальи в едва народившуюся науку баллистики был значительным. Не менее важно и другое: он был первым ученым, который задумался над моральной стороной своей работы. Узнав очень многое об использовании огнестрельного оружия, он был охвачен душевным смятением: может ли человек, осознающий, что война — неприкрытое зло, расходовать свой талант на усовершенствование средств массового убийства?

«Мне кажется, что это варварство, постыдное и достойное осуждения, — писал Тарталья, — что это заслуживает всяческой кары Божеской и человеческой — желать довести до совершенства искусство, которое может принести беду и ближайшему соседу, и всему роду человеческому, а в особенности христианам — от войн, которые они воздвигают друг на друга».

В припадке раскаяния он уничтожил все свои заметки и сочинения на тему баллистики. Преподавать подобные материи, считал он, означало бы «кораблекрушение души». Это совершенно современное душевное движение: дело было не в дьявольских ассоциациях, связанных с порохом, а в гуманистической рефлексии на бедствия войны. Детские воспоминания и косноязычие Тартальи никогда не давали ему забыть о кошмаре: оружие обрушивается на беззащитную жертву.

Однако вскоре французский король сколотил союз с османским султаном для совместного вторжения в Италию. Тарталья снова ощутил угрызения совести — на этот раз из-за того, что забросил исследования, которые могли бы помочь христианским артиллеристам отразить «свирепого волка, что готовится напасть на наше стадо». Он решил восстановить свои записи по баллистике и как можно скорее передать их военным. Так было положено начало душевной борьбе, которая с тех пор мучит ученых век за веком — конфликт между осознанием насущной необходимости своей работы и голосом совести. В затравленных глазах создателя атомной бомбы Роберта Оппенгеймера мы видим отражение сомнений, которые терзали Тарталью за четыреста лет до этого.

В конце XVI века за вопросы баллистики, так смущавшие Тарталью, взялся гений — Галилео Галилей. Он родился в Пизе в 1564 году, в юности был бедняком, как и Тарталья, и тоже давал уроки математики. Взявшись за изучение движения снарядов, Галилей решительно отверг представления, доставшиеся науке в наследство от античных теорий, в частности, аристотелевских. Самое поразительное его открытие заключалось в том, что он понял: импульс, заставляющий предмет двигаться, не истощается постепенно, подобно теплу, как считали до сих пор. Вопреки привычным представлениям, этот импульс оставался постоянным, если только на тело не действовала какая-то другая сила.

Изучая траекторию пушечного ядра, Галилей сделал четыре основных допущения. Во-первых, он представил себе, что ядро не встречает сопротивления воздуха. Это позволило ему кардинально упростить проблему и воспользоваться математическими методами для ее решения. Во-вторых, он предположил, что ядро, перемещаясь в пространстве, выполняет одновременно два типа движения: горизонтальное с постоянной скоростью, сообщенной ядру силой взрыва пороха, и вертикальное равноускоренное под действием тяготения (последнее все еще понимали неправильно и по-прежнему объясняли «естественным» стремлением предметов). Каждое движение выполнялось ядром постоянно и независимо от другого. В-третьих, Галилей ввел понятие инерции. Тело в состоянии покоя остается в покое, тело, находящееся в движении, продолжает двигаться — и только внешняя сила способна изменить и то, и другое состояние. И наконец, ученый дал определение ускорения: изменение скорости во времени под действием внешней силы. Аристотель считал, что сила требуется для того, чтобы заставить тело двигаться, но Галилей доказал, что она нужна только для того, чтобы изменить скорость движения. Основы механики, казавшиеся незыблемыми девятнадцать столетий, рухнули.

Если бы сила взрывающегося пороха и сила тяготения действовали на снаряд одинаково, то его траектория была бы наклонной линией, направленной вниз. Но на самом деле, говорил Галилей, дело обстоит иначе. Сила тяготения действует на снаряд постоянно, ускоряя его падение, но импульс, при помощи которого порох заставляет снаряд двигаться с постоянной скоростью, только один. Таким образом, в действительности траектория была кривой линией, один конец которой стремился по направлению к земле под все более крутым углом. Всегда питавший страсть к геометрии, Галилей вычислил идеальную траекторию — параболу. Мощность пороха и угол возвышения ствола влияли на параметры траектории, но она всегда оставалась параболой. Каждое пушечное ядро отныне летело по предсказуемой кривой.

На самом деле теория Галилея не вполне отражала действительность. Сопротивление воздуха усложняло процесс, и чтобы разобраться в этом, потребуются долгие годы сложных математических расчетов и скрупулезных экспериментов. И все же научному исследованию действительности было задано направление, которое в конце концов опровергнет давние заблуждения естествоиспытателей и подготовит почву для наступления Века разума. В конце XVII столетия Исаак Ньютон объяснил движение небесных тел, приводя в качестве иллюстрации пушечное ядро, которым стреляют горизонтально с вершины горы со все большей и большей силой, пока траектория ядра не выведет его на орбиту. Движение небесных тел, заявил ученый, аналогично динамике артиллерийских снарядов.

Как теории первых химиков не слишком ускорили появление первой формулы пороха, так и успехи механики и баллистики не помогли сделать стрельбу более меткой. «Стреляя на 200 ярдов из обычного мушкета, — говаривал один британский полковник еще в 1814 году, — вы с тем же успехом можете целиться в Луну». В XVIII веке считалось, что в цель попадает меньше чем полпроцента мушкетных пуль, и солдату, чтобы убить врага, приходится расстрелять свинца в семь раз больше, чем этот враг весит. Это, возможно, преувеличение, однако есть и точные цифры. В одном сражении австрийцев с пруссаками в 1742 году на каждого убитого австрийского солдата пришлось 260 прусских выстрелов. Недостаток точности был главной проблемой огнестрельного оружия на протяжении большей части его истории. Именно непредсказуемость пуль и ядер породила приемы огневой тактики того времени — от массированных ружейных залпов на суше до «битвы нокарей» на море.

Пролить свет на эту проблему смог человек по имени Бенджамен Робинс. Он родился в 1707 году в Англии, в семье квакеров, однако отверг пацифизм, которым славилась секта его родителей, и нашел приложение своим талантам в военных науках. Робинс понимал, что изучение свойств пороха при помощи имевшихся в то время научных приборов не могло принести удовлетворительных результатов. Ключ к разгадке движущих сил пороха могли дать опыты с настоящим оружием. Робинс изобрел баллистический маятник — массивную деревянную колоду, свободно подвешенную на крюке. Когда в маятник попадала мушкетная пуля, по размаху его колебаний можно было определить ее кинетическую энергию. С помощью маятника Робинс впервые определил начальную скорость пули, которая оказалась равной 1139 милям в час.

Современные исследования подтверждают, что и мушкетные пули, и пушечные ядра той эпохи действительно имели большую начальную скорость — вероятно, от 1000 до 1200 миль в час. Это лишь половина скорости современной винтовочной пули, однако значительно быстрее скорости звука (750 миль в час).

Еще один факт, обнаруженный Робинсом, поверг в изумление знатоков оружия. Оказалось, что летящая пуля преодолевает огромное сопротивление воздуха. Сила этого сопротивления, определил Робинс, была в 85 раз больше, чем сила тяжести. Сфера — неудачная форма с точки зрения аэродинамики. Шар, прокладывающий себе путь сквозь вязкий воздух, встречает гораздо большее сопротивление, чем тело того же веса, но конической или овальной формы. Лобовое сопротивление круглой мушкетной пули было вчетверо больше, чем у современных пуль. В результате она теряла половину своей скорости за первые же 100 ярдов полета. Еще чуть-чуть — и она замедлялась настолько, что уже не способна была нанести смертельный удар человеку. На пушечное ядро действовали те же силы, но из-за большего веса оно теряло скорость не так быстро.

Результаты своих исследований Робинс опубликовал в книге «Новые принципы артиллерии», вышедшей в свет в 1742 году. Другие факты, приведенные им, были, пожалуй, еще более тревожными, чем информация о сопротивлении воздуха. Робинс начал научное изучение причин постоянной и почти смехотворной неточности огнестрельного оружия. Для этого он неподвижно закрепил мушкет в тисках и провел измерения, стреляя сквозь бумажные экраны, установленные на расстоянии 50,100 и 300 футов. К моменту, когда пуля достигала второго экрана, она отклонялась от прямой линии на 15 дюймов. На отметке 300 футов отклонение от центра составляло уже почти шесть футов.

Эти опыты показали, что от меткости стрелка на самом деле мало что зависит — все дело во врожденном пороке самого мушкета. Причина отклонения пули от центра мишени хорошо известна любому игроку в гольф, которому случалось срезать мяч в кусты, каждому теннисисту, отбивавшему крученый мяч. Вращение отклоняет летящую сферу от первоначального курса: оно создает разницу давления воздуха с той и другой стороны шара, сталкивая его с прямолинейной траектории. В результате шансы попасть из мушкета в человека, стоящего на расстоянии 100 ярдов, были всего пятьдесят на пятьдесят.

Почему мушкетная пуля, вылетев из ствола, сразу начинала вращаться? Пули делали сферической формы, чтобы они более свободно входили в широкий канал ствола. Их специально отливали чуть меньшего диаметра, чем ствол: зазор облегчал заряжение и служил мерой предосторожности на тот случай, если в момент выстрела в казенной части разовьется слишком высокое давление. После взрыва заряда пуля, двигаясь к жерлу, то тут, то там отскакивала от внутренней поверхности ствола. Последняя случайная точка касания определяла скорость и направление вращения, так что предсказать ни то ни другое было невозможно. В результате траектории пуль, выпущенных из одного и того же ружья, могли от выстрела к выстрелу совершенно меняться: пуля уклонялась то вправо, то влево от цели, давала то перелет, то недолет.

Робинс продемонстрировал этот эффект, изогнув ствол мушкета на четыре дюйма влево и снова выстрелив из него через свои экраны. Вначале пуля, как и ожидалось, резко ушла влево, однако, достигнув последнего экрана, как ни странно, снова отклонилась вправо от центра мишени. Искривление ствола влево прижало пулю плотнее к правой стороне канала, задав вращение по часовой стрелке, которое в результате привело к отклонению вправо.

Мушкеты были так неточны, что попытки прицельной стрельбы были почти бессмысленны. У мушкетов не было прицелов, и в британской армии команде «пли!» предшествовала не команда «целься!», а команда «наводи!». От солдата не требовалось, чтобы он выбрал конкретную цель — он должен был всего лишь выстрелить синхронно со своими товарищами, залп должен был прогреметь в унисон.

Неточность артиллерии, как выяснил Робинс, тоже могла быть просто удивительной. Пролетев 800 ярдов, ядро полевой пушки отклонилось от цели на целых 100 ярдов, а последующие выстрелы, произведенные при абсолютно одинаковых условиях, могли дать разлет ядер в 200 ярдов. Правда, снаряды по-прежнему обладали убойной силой — 24-фунтовое ядро сохраняло сверхзвуковую скорость, даже пролетев 600 ярдов, — но и самым опытным канонирам при стрельбе по цели, находящейся на расстоянии полумили, приходилось полагаться лишь на удачу.

Шар явно не был идеальной формой для метательного снаряда. Его использовали, поскольку он делал возможным быстрое заряжение и высокий темп стрельбы. Кроме того, удлиненный снаряд, хотя и более предпочтительный с точки зрения аэродинамики, мог начать кувыркаться в полете, а это еще дальше увело бы его от цели. Робинс понял, что нужно только одно: заставить пулю вращаться под правильным и предсказуемым углом к траектории. Такое вращение, словно гироскоп, могло бы противостоять отклонению или кувырканию. Иными словами, речь шла о винтовке.

Оружейники были знакомы с нарезным оружием уже больше двух столетий. Изобретатель нарезов неизвестен, хотя изобретение и окажется одним из самых важных в истории огнестрельного оружия. Идея была простой: на внутреннюю поверхность ствола наносили ряд желобков, плавно закручивавшихся от казенной части до жерла и задававших пуле стремительное вращение. В арсенале города Турина нарезное ружье появилось еще в 1476 году. Нарезные ружья высокого качества получили распространение в Европе, особенно в Германии, уже к первой четверти XVI века.

Преимущества винтовки наверняка повергли в изумление первых стрелков из нее. Словно по волшебству, их выстрелы вдруг стали гораздо точнее. К волшебству и обратились в поисках объяснений. В 1522 году баварский чернокнижник по имени Мореций исчерпывающе объяснил эффект нарезов. На траекторию обычных пуль, заявил он, влияют демоны — мелкие бесенята, хорошо знакомые каждому промазавшему стрелку. А пуля из нарезного ружья летит по прямой, поскольку ни один демон не может удержаться на крутящемся предмете. В качестве доказательства Мореций указывал на небеса, вращающиеся вокруг Земли и свободные от демонов, — и на неподвижную Землю, кишевшую ими.

Как и многие гипотезы, основанные на вере в сверхъестественное, теория Мореция спровоцировала обширную дискуссию. Оппоненты предложили иную — столь же правдоподобную — точку зрения: бесы, напротив, предпочитают именно вращающиеся тела. Именно этим объясняется меткость винтовки: ее пулю ведут к цели демоны. Наконец, в 1547 году гильдия стрелков города Майнца в центральной Германии решила поверить теорию практикой. Сначала по целям, находившимся на расстоянии 200 ярдов, из нарезных ружей было выпущено двадцать обычных свинцовых пуль. Затем из тех же ружей выстрелили двадцатью пулями, отлитыми из чистого серебра, трижды освященными и с маленьким крестиком на каждой. Из обычных пуль в цель попали девять, все освященные прошли мимо. Дело было ясное: демоны предпочитают вращение. Церковные власти запретили в городе дьявольские нарезные ружья, горожане бросали их в костер на городской площади. Дело, вероятно, было в том, что серебро, в отличие от более мягкого свинца, недостаточно плотно «влипало» в желобки-нарезы. А может быть, нацарапанные крестики ухудшали устойчивость освященных пуль. В любом случае запрет на винтовки был скоро забыт охотниками, стремившимися поскорее набить свои ягдташи.

У дульнозарядных нарезных ружей, хотя и более метких, чем гладкоствольный мушкет, был один серьезный недостаток. Чтобы нарезы работали эффективно, они должны были очень плотно захватывать пулю. Иными словами, теперь пуля должна была быть чуть большего диаметра, чем канал ствола, а не меньшего, как раньше. Теперь, чтобы зарядить ружье, стрелок дюйм за дюймом забивал пулю в ствол при помощи железного шомпола и деревянного молотка. Для охотника этот трудоемкий процесс был досадным неудобством. Для солдата на поле боя промедление между выстрелами могло стать фатальным. Винтовки были сочтены не подходящими для войны.

Но Робинс, несмотря на этот конструктивный недостаток, смог еще в XVIII веке разглядеть будущее винтовки.

Он предсказал, что государство, которое вооружит свою армию самым эффективным нарезным оружием, получит явное преимущество. Однако его мнением пренебрегли. Командиры по-прежнему предпочитали массированные залпы неточных мушкетов.

В 1751 году познания Робинса в фортификации помогли ему получить работу в Британской Ост-Индской компании. В Мадрасе он подцепил лихорадку и умер в возрасте 44 лет, не успев закончить отчет о своих исследованиях. Хотя он и наметил для оружейников путь, следуя по которому они могли бы покончить с догадками и приблизительными подсчетами, его труды в ближайшем будущем практически не найдут применения.

Полное пренебрежение военных к удивительным открытиям Робинса в области меткой стрельбы — одно из проявлений того поразительного застоя, в котором военные технологии пребывали с окончания Тридцатилетней войны в 1648 году едва ли не до середины XIX века. Несмотря на то что ученые все лучше понимали законы действия пороха, полководцы вовсе не стремились повысить эффективность огнестрельного оружия. Его усовершенствование практически прекратилось. Два столетия подряд армии палили друг в друга из гладкоствольных мушкетов и дульнозарядных пушек.

Это самоограничение, отсутствие у правительств и полководцев интереса к техническим новинкам было следствием молчаливого соглашения европейских элит: война стала слишком жестокой, слишком разрушительной. Играли роль и более практические соображения: перевооружение армий современными ружьями обошлось бы чрезвычайно дорого. Королей и правителей, не располагавших свободными средствами, похоже, вполне устраивало старое оружие и проверенная временем военная тактика. Кроме того, в эту эпоху на военные действия сильно влияли условности, формальности, этикет и даже театральные эффекты.

В 1625 году голландский ученый-юрист Гуго Гроций опубликовал книгу «О праве войны и мира». Эта важнейшая работа была первой в Новое время попыткой установить правила ведения войны. В ней Гроций призывает к гуманному обращению с солдатами, мирными жителями и владениями вражеского государства. Книга голландского юриста стала первым шагом на пути создания международного сообщества государств, управляемого естественным правом. Появление этого труда было следствием желания все большего числа людей обуздать зло, которое приносил порох. «Если даже справедливость не требует освобождения от наказания, — писал Гроций, — тем не менее это соответствует человеколюбию, скромности и величию души» [36].

Восемнадцатое столетие вряд ли можно назвать эпохой всеобщего мира. Война разбрасывала огненные брызги по всей Европе, распространялась далеко за море, где европейцы завоевывали все новые земли, ярко вспыхивала в эпических сражениях, последовавших за Французской революцией. Однако солдаты, отправлявшиеся на все эти войны, держали в руках оружие, в общем хорошо знакомое их дедам и прадедам. Литая свинцовая пуля и гладкоствольный мушкет были все так же страшны для солдата в бою, как и в момент своего появления, однако убийственные возможности пороха все еще не использовались полностью. Эпохальных изменений — вроде появления разрушительной артиллерии Карла VIII в 1494 году или широкого распространения стрелкового оружия в XVI веке — не наблюдалось. Вооружение армий разных стран было практически одинаковым. Война превратилась в шахматы королей.

В этот век этикета и церемоний целью муштры стало не только повышение огневой мощи солдата, но и жесткая формальная дисциплина, державшая солдат в узде. Преследование и истребление разбитого неприятеля, казни военнопленных — обычная практика во времена Тридцатилетней войны — теперь считались бесчестными. С пленными офицерами, в частности, полагалось обращаться по всем правилам утонченного этикета. В 1705 году король Франции Людовик XIV позволил своим офицерам почетно сдавать бастион после того, как он получал первую небольшую брешь и был отбит первый приступ. Офицер больше не обязан был оборонять укрепление до последнего солдата.

Правила этикета диктовали способы использования пороха и вне поля битвы. Обычай, согласно которому двое мужчин встречаются на заре и палят друг в друга из пистолетов, чтобы уладить ссору, остается одним из самых курьезных фактов истории пороха — примером того, до каких абсурдных пределов может дойти условность. В 1804 году первый министр финансов США Александр Гамильтон встретил славную смерть, стреляясь на дуэли с вице-президентом Аароном Бэром. И британскому премьер-министру Уильяму Питу-младшему, и герцогу Веллингтону случалось выходить на поединок со своими политическими противниками.

Дуэль на пистолетах, завоевавшая популярность в XVIII столетии, сохранила ее и в дальнейшем. Как и многие другие правила этикета той эпохи, дуэльный кодекс восходил ко дням рыцарства и правилам турниров. Строжайшие правила делали дуэль в той же степени обрядом, что и боем. Секунданты заранее оговаривали условия, договаривались о расстоянии между отметками — «барьерами» — и устанавливали их. По сигналу оба дуэлянта одновременно стреляли. Поскольку гладкоствольные пистолеты были неточны, попадание в значительной степени было делом случая. Умение «стоять под огнем» считалось необходимым для человека чести. Иногда обменявшиеся выстрелами враги покидали место дуэли лучшими друзьями.

Если же случалось худшее, дуэльный кодекс рекомендовал раненому «не выказывать тревоги или смущения», а, умирая, «отойти в мир иной со всем возможным приличием». В общем, как говаривали в одной английской таверне, излюбленном месте дуэлей, — «пистолеты для двоих и шампанское для одного!».

Несмотря на романтический ореол, в действительности дуэль на пистолетах была грубой насмешкой и над справедливостью, и над честью. В 1792 году американский писатель Хью Генри Брекенридж издевался над дуэлью в романе «Современное рыцарство», заставляя своего персонажа следующим образом ответить на вызов некоего британского офицера: «Если Вам угодно испытать Ваши пистолеты, выберите некий предмет — дерево или дверь амбара — примерно моих размеров. Если Вы попадете в этот предмет, дайте мне знать — и я признаю, что, окажись я на том месте, Вы вполне смогли бы попасть и в меня» [37].

Даже масштабные сражения обилием условностей могли напоминать дуэль. Встреча двух армий в 1745 году хорошо иллюстрирует природу боя в эпоху долгого оружейного застоя. Эта была одна из тех мелких войн, которые вели между собой Англия и Франция, каждая во главе пестрой компании союзников. Французскому командующему Морицу Саксонскому приходилось в свое время сражаться и против Франции. Предводителем англичан с их ганноверскими и голландскими союзниками был герцог Камберленд, сын короля Георга II, уже опытный полководец в свои двадцать два года.

Противники встретились во Фландрии, чье расположение и особенности топографии давно превратили ее в удобное место для битв. Мориц сделал первый ход, неспешно осадив укрепленный город Турнэ. Камберленд собрал войско и двинулся выручать город. Обе армии, примерно по 50 тысяч человек с каждой стороны, сошлись 11 мая неподалеку от деревни Фонтенуа.

Из Парижа прибыл Людовик XV, пожелавший присутствовать при сражении. Его сопровождал наследник и группа избранных придворных. Облаченный в золотые кружева, король с удовольствием обозревал свои блестящие войска. Людовик обожал полковое братство, все эти ночевки на сеновалах и непристойные анекдоты вокруг костра в ночь перед битвой. Много значил и тот факт, что впервые со времен Столетней войны, закончившейся триста лет назад, на поле боя одновременно присутствовали представители королевских фамилий и Англии, и Франции. На следующее утро король и его свита заняли позицию на холме, откуда им должно было быть хорошо видно действие. Некоторые придворные взобрались на деревья, чтобы видеть лучше.

К оборонительной позиции Морица Саксонского подошел строем дисциплинированный отряд английских пехотинцев, вооруженных мушкетами, которые сами по себе уже были символом крайне медленного прогресса пороховых технологий. Мушкет «Смуглая Бесс», принятый на вооружение английской пехоты в 1703 году, представлял собой гладкоствольное ружье несколько меньшего размера, чем старый испанский мушкет. Главной особенностью «Смуглой Бесс» было то, что ей не был нужен тлеющий фитиль, чтобы поджечь пороховой заряд. С момента появления стрелкового оружия на поле боя в XVI веке необходимость иметь с собой живой источник огня была его главным недостатком. Колесцовые замки показали, что существуют и другие возможности. Новым словом стал кремневый замок.

Чтобы выстрелить из кремневого ружья, солдат взводил большим пальцем рычаг, преодолевая сопротивление мощной пружины. Рычаг заканчивался зажимом, в котором был закреплен заостренный кусочек кремня. Маленькая полка с порохом, расположенная рядом с запальным отверстием, была закрыта стальной крышкой, совмещенной с огнивом. При нажатии на спусковой крючок пружина толкала кремень вперед. Когда он ударялся об огниво, крышка полки открывалась, искры осыпали порох, пламя сквозь запальное отверстие поджигало заряд в стволе. Эта система, упростившая стрельбу, появилась еще в начале XVII века, а к концу столетия фитильный замок окончательно вышел из употребления.

Вдобавок к кремневому замку «Смуглая Бесс» была снабжена штыком, выполнявшим ту же роль, что и колющее оружие в средневековых битвах: холодное оружие, прикрепленное под дулом мушкета, помогало пехотинцам защититься от кавалерийской атаки и самим атаковать после того, как они дали залп.

«Смуглая Бесс» была специально разработана для высокого темпа стрельбы. Канал ее ствола был чуть шире, чем пуля калибра 0,71 дюйма, так что последняя легко закатывалась в ствол. Заряжение было быстрым — обученный мушкетер мог сделать выстрел каждые двенадцать секунд. Выдержать пять вражеских залпов в минуту с расстояния меньше ста ярдов было настоящим испытанием.

И все же «Смуглая Бесс» оставалась неточным и неповоротливым оружием. Тем не менее с небольшими модификациями это ружье оставалось на вооружении целых 140 лет, что само по себе красноречиво свидетельствует о медленном развитии огнестрельных технологий в ту эпоху.

Взяв свои мушкеты на плечо, англичане завершили переход через лощину и, словно на параде, под барабанный бой и пение флейт, с развевающимися полковыми знаменами поднялись на равнину, на которой и должна была разыграться битва. Им противостояли шесть батальонов французской и швейцарской пехоты. Всего шестьдесят футов разделяли французов в светло-голубых мундирах и англичан — в красных. Английские офицеры отдали врагу честь и раскланялись. Французы ответили тем же. От английских рядов отделился капитан, навстречу ему вышел французский лейтенант. Угостив врага из карманной фляжки, англичанин самым вежливым образом предложил ему стрелять первым. Француз со всей возможной учтивостью отклонил лестное предложение. Наблюдая за этими галантностями, более уместными не в битве, а на дуэли, вельможные зрители на холме достигли, должно быть, высшей степени волнения.

Промедление в подобных обстоятельствах — ужасная вещь. Французские солдаты, потеряв терпение, сделали несколько выстрелов по соблазнительной цели. Однако разрозненные выстрелы не поколебали английские порядки. Англичане двинулись навстречу французам и, подойдя на тридцать футов, вскинули мушкеты и дали смертоносный залп. Французский офицер, минуту назад обменивавшийся любезностями с противником, был убит наповал.

Залп скосил еще 50 офицеров и 760 рядовых. Французы дрогнули, запаниковали и — обратились в бегство. «Тут дела наши пошли не вполне хорошо», — описывает этот момент битвы официальная французская депеша.

Но Мориц Саксонский не пал духом. Английский авангард захватил центр поля, однако оторвался от основной части своих сил. Мориц сомкнул ряды и послал в атаку одну за другой восемь волн кавалерии. После чего настало время его излюбленного приема — массированной пехотной атаки. Поскольку англичане были отрезаны от подкреплений, битва, согласно тому же официальному отчету, «была решена в десять минут».

Как только кончилось сражение, галантность снова незамедлительно вступила в свои права. Французские хирурги ухаживали за ранеными англичанами столь же заботливо, как и за своими соотечественниками. Пленных отпустили под честное слово, погибших похоронили с воинскими почестями. Камберленд направил Людовику письмо с благодарностью за учтивость и подписался «Ваш любящий друг».

Но учтивость не могла скрыть того факта, что произошла настоящая бойня. Более пяти тысяч человек были убиты, еще десять тысяч ранены. Поддавшись сентиментальному порыву, обычно сдержанный Людовик отправился осматривать поле битвы. Он взял с собой сына-подростка и показал ему тела погибших, многие из которых были чудовищно изуродованы. «Видите теперь, — обратился его величество к дофину, — какова цена виктории?»


Иллюстрация к трактату по баллистике XVII века
Иллюстрация к трактату по баллистике XVII века

Действие кремневого замка
Действие кремневого замка

<Глава 6. Багровое крыло конкисты> <Глава 7. Селитряно-воздушный дух> <Содержание> <Глава 10. История выходит из-под контроля> <Глава 11. Небеса падают на землю>

<Черный порох (№4 2011)> <Кумулятивный эффект (№5 2011)> <Нитроглицерин (№6 2011)> <В чем опасность хлористого азота? ч.1> <Получение хлористого азота ч.2> <Перекись ацетона (№3 2011)> <Огонь от капли воды (№1 2012)> <Огонь на ладони (№1 2012)> <Эксперименты с пропан-бутановой смесью 1> <Эксперименты с пропан-бутановой смесью 2> <Эксперименты с фосфором ч.1> <Эксперименты с фосфором ч.2> <Эксперименты с водородом 1> <Эксперименты с водородом 2> <Эксперименты с водородом 3>
<Чёрный порох> [Отправить сообщение об ошибке]