Химия и Химики № 2 2012. Псилоцибин

Обнаружив ошибку на странице, выделите ее и нажмите Ctrl + Enter

6. Описания субъективных эффектов псилоцибина

1. Эксперимент с грибами Psilocybe mexicana
Альберт Хоффман [1]

В этом эксперименте я съел 32 сушеных гриба Psilocybe mexicana, что составило 2.4 г. Это количество считалось средней дозой, используемой курандеро, согласно сообщениям Уоссона и Хайма. Как показывает следующий отрывок из отчета об эксперименте, грибы проявили сильное психотропное действие:

Спустя 30 минут после того, как я принял грибы, внешний мир претерпел странную трансформацию. Все приняло мексиканские черты. Поскольку я совершенно четко осознавал, что именно мое знание о мексиканском происхождении гриба привело меня к мексиканским сюжетам в моем воображении, я умышленно пытался увидеть окружавшее меня таким, каким я знал его в нормальном состоянии. Но все сознательные усилия увидеть вещи в их привычных формах и цветах оказались напрасными. С закрытыми или открытыми глазами я видел только мексиканские мотивы и цвета. Когда врач, наблюдавший за экспериментом, наклонился надо мной, чтобы измерить давление, он превратился в ацтекского жреца, и я не удивился, если бы он вытащил обсидиановый нож. Несмотря на серьезность ситуации, мне было смешно видеть, как германское лицо моего коллеги приобрело чисто индейское выражение. На самом пике интоксикации, примерно спустя 1.5 часа после приема грибов, натиск внутренних картин, состоявших в основном из абстрактных узоров, быстро менявших форму и цвет, достиг такой угрожающей степени, что я боялся, что меня засосет в этот водоворот цветов и форм, и я растворюсь в нем. После примерно шести часов этот сон закончился. Субъективно, я не имел понятия, сколько длилось это состояние. Я чувствовал, что мое возвращение к повседневной реальности было возвращением домой из странного фантастического, но в то же время реального, мира в старый и знакомый мир.

________________________
¹ В пунктах 1-3 использованы фрагменты автобиографической книги А. Хоффман ЛСД - мой трудный ребенок

2. Эксперимент с псилоцибином, 10 мг
доктор Рудольф Гелпке (ученый-востоковед)

Было принято 10 мг псилоцибина, начало: 6 апреля 1961, 10:20.

Эффекты начались после примерно 20 минут: безмятежность, безмолвие, легкое приятное головокружение, и "приятно глубокое дыхание".
    10:50 Сильное головокружение, не могу сконцентрироваться.
    10:55 Возбуждение, интенсивные цвета: все розовое и красное.
    11:05 Мир сконцентрировался посередине стола. Очень яркие цвета.
   11:10 Беспрецедентное разделение существа, - как я могу описать ощущения от подобного состояния? Меня контролируют волны других "Я".

Сразу же после этой записи я вышел из-за стола, где я, доктор Х. и наши жены завтракали, на улицу, и прилег на газоне. Опьянение быстро достигло высшей точки. Хотя я твердо решил постоянно записывать, теперь бесконечно медленные движения записывания казались мне пустой тратой времени, а возможность словесного выражения ничтожно жалкой по сравнению с наплывом внутренних восприятий, которыми я был переполнен, и которые угрожали взорвать меня. Мне казалось, что полноту восприятия одной минуты следует приравнять к 100 годам. Вначале преобладали визуальные образы: я с восторгом наблюдал бесконечные последовательные ряды деревьев в соседнем лесу. Затем рваные облака быстро заполонили солнечное небо, безмолвно, с захватывающи дух величием, наложились друг на друга тысячами слоев - небо на небе - и я замер, ожидая, что вот-вот, в следующий миг нечто великое, неслыханное, доселе не существующее должно появиться или произойти - может я увижу бога? Но осталось лишь ожидание, нависшее предчувствие, "на пороге предельного ощущения"… Потом я ушел подальше (близость других тревожила меня) и лег в укромном уголке сада на нагретую солнцем колоду дров - мои пальцы поглаживали дерево с переполнившей меня животной чувственной привязанностью. В то же время это был апогей: меня охватило чувство блаженства, полного счастья - с закрытыми глазами я оказался в неком углублении с узором из красного кирпича, и, в то же время, в "центре вселенной, полной тишины". Я знал, что все было добро - причиной и началом всего было добро. Но в тот же миг я осознал страдание и отвращение, подавленность и непонимание обычной жизни: той, что никогда не бывает "целостной", а всегда разрезанной на кусочки, разбитой на крошечные фрагменты секунд, минут, часов, дней, недель: в той, где мы находимся в рабстве у времени Молоха, который постепенно пожирает нас; мы обречены на запинание, ошибки и обрывочность; каждый из нас должен нести с собой совершенство и абсолют, единство всех вещей; неизменный момент золотой эры, этой первоначальной основы бытия - который, несмотря ни на что, длился и будет длиться вечно - нести в наше повседневное существование, как болезненную рану в глубине нашей души, как напоминание о никогда не выполненном обещании, как Фата Моргану потерянного и завещанного рая; сквозь лихорадочный сон "сегодня", сквозь приговоренное "вчера" в заоблачное "завтра". Я понял это. Это стало космическим полетом, но не обычного, а внутреннего человека, и на мгновение я воспринял реальность из места, которое находиться за пределами гравитации и времени.

И когда я снова почувствовал силу притяжения, я достаточно наивно попытался оттянуть возвращение, приняв новую дозу, 6 мг псилоцибина в 11:45, и 4 мг в 14:30. Эффект был ничтожным и в любом случае не стоит упоминания.

Госпожа Ли Гелпке, художница, также участвовала в этой серии экспериментов, три раза принимала ЛСД и псилоцибин. Вот, что она написала о рисунке, который она сделала во время эксперимента:

Ничто в этом рисунке не выдумано нарочно. Когда я работала над ним, воспоминания (о пережитом под псилоцибином) снова стали реальностью, и направляли каждый мои штрих. Поэтому эта картина также многослойна, как и это воспоминание, и тот образ в нижнем правом углу действительно взят из этого сна… Когда, тремя неделями позже, в мои руки попали книги по мексиканскому искусству, я с испугом увидела там мотивы из моих видений…

Обратите внимание, что Альберт Хоффман отмечал присутствие мексиканских мотивов во время воздействия псилоцибина в его первом эксперименте с сушеными грибами Psilocybe mexicana (см. п.1). Точно такой же феномен произошел с Р. Гордоном Уоссоном. Исходя из этих наблюдений, он выдвинул предположение, что искусство древней Мексики находилось под влиянием образов из видений, вызываемых грибами.

3. Эксперимент с псилоцибином, 20 мг
Хоффман, Гелпке, Концетт, Юнгер

Эта теоретическая дискуссия о волшебных снадобьях была дополнена практическими экспериментами. Один из таких экспериментов, послуживший сравнением ЛСД и псилоцибина, имел место весной 1962. Случилось так, что это произошло в принадлежавшем семье Юнгер бывшем доме главного лесничего замка Штауфенберг в Вильфингене. Мои друзья, фармаколог профессор Хериберт Концетт и ученый-исламист доктор Рудольф Гелпке, также приняли участи в этом симпозиуме по грибам.

Старые хроники описывали, как Ацтеки пили чоколатль перед тем, как съесть теонанакатль. Поэтому госпожа Лизелотта Юнгер тоже подала нам горячий шоколад для поднятия настроения. Затем она покинула четырех мужчин, предоставив их судьбе.

Мы собрались в стильной комнате с темным деревянным потолком, выложенной плиткой печью, старинной мебелью, французскими гравюрами на стенах и пышным букетом тюльпанов на столе. Эрнст Юнгер был одет в длинный, широкий восточный халат с темно-синими полосками, который он привез из Египта; Хериберт Концетт был великолепен в ярко вышитой мантии мандарина; Рудольф Гелпке и я надели домашние халаты. Повседневную реальность следовало отложить в сторону, вместе с повседневной одеждой.

Вскоре после захода солнца мы приняли наркотик, не грибы, а только их действующее начало, по 20 мг псилоцибина каждый. Это соответствовало примерно двум третьим от очень сильной дозы, которую принимала курандера Мария Сабина в форме грибов рода псилоцибе.

Спустя час, я все еще не замечал никакого действия, в то время как мои товарищи уже глубоко погрузились в путешествие. Я надеялся, что во время действия грибов мне удастся воскресить некоторые образы, эйфорические моменты из моего детства, которые остались в моей памяти переживаниями счастья: луг, покрытый хризантемами, слегка колыхавшимися под ветром раннего лета; розовый куст в вечернем свете после грозы; голубые ирисы, свисавшие со стены виноградника. Но, когда вещество гриба, наконец, начало действовать, вместо этих ярких образов дома моего детства, появились странные сцены. Наполовину ошеломленный, я погрузился глубже, проходя через совсем опустевшие города с какой-то мексиканской экзотикой и мертвенным великолепием. Испуганный, я попытался удержаться на поверхности, сконцентрироваться на внешнем мире, на окружении. На какое-то время мне это удалось. Затем я посмотрел на громадного Эрнста Юнгера, ходившего взад-вперед, могущественного волшебника. Хериберт Концетт в блестящем шелковом халате казался коварным китайским шутом. Даже Рудольф Гелпке казался мне зловещим: длинный, худой, таинственный.

С углублением опьянения, все становилось еще более странным. Я сам чувствовал себя странным. Когда я закрывал глаза, я попадал в чудные, холодные, глупые и пустынные местности, освещенные тусклым светом. Окружающая среда тоже казалась призрачной и лишенной всякого смысла, когда я открывал глаза и пытался зацепиться за внешний мир. Совершенная пустота угрожала затянуть меня в абсолютное небытие. Я помню, как я схватил за руку Рудольфа Гелпке, когда он проходил мимо моего кресла, и держался за него, чтобы не погрузиться в темное небытие. Мной овладел страх смерти и бесконечное желание вернуться в обычный мир, в реальность мира людей. После вечного страха я медленно возвращался в комнату. Я видел и слышал великого волшебника, рассказывавшего ясным, громким голосом про Шопенгауэра, Канта, Гегеля, и говорившего о старой Гаа, любимой мамочке. Хериберт Концетт и Рудольф Гелпке уже совсем спустились на землю, в то время как я только-только с большим трудом обретал опору.

Для меня этот визит в мир гриба был испытанием, столкновением с миром смерти и пустоты. Эксперимент протекал не так, как я того ожидал. Тем не менее, встречу с пустотой тоже можно расценивать как пользу. После этого существование мироздания кажется гораздо более удивительным.

Полночь миновала, и мы собрались за столом, который хозяйка дома накрыла на верхнем этаже. Мы отпраздновали возвращение изысканным ужином и музыкой Моцарта. Беседа, во время которой мы обменивались своими впечатлениями, продолжалась почти до утра.

Эрнст Юнгер описал то, что он пережил в этом путешествии, в своей книге Annaherndrogen und Rausch (Ernst Klett Verlag, Stuttgart, 1970) [Подходящие наркотики и интоксикация], в главе "Ein Pilz-Symposium" [Симпозиум по грибам]. Далее следует отрывок из этой работы:

Как обычно, полчаса или чуть больше прошли в тишине. Потом возникли первые признаки: цветы на столе вспыхнули и засверкали. Было время, когда уходят с работы; снаружи подметали улицы, как обычно по выходным. Шарканье метлы болезненно проникало в тишину. Этот звук, снова и снова, как и лязг, грохот, тряска и удары случайным образом являлся симптомом, вроде тех признаков, что обозначают начало болезни. Снова и снова это играет определенную роль в истории магических практик.

К этому времени гриб начал действовать; весенний букет отсвечивал темнотой. Это не был естественный свет. Тени зашевелились в углах, как будто обретая форму. Я стал беспокойным, даже озябшим, несмотря на тепло, исходившее от плиток. Я растянулся на диване и натянул покрывало на голову.

Все стало кожей, к которой прикасались, даже сетчаткой, контактировавшей со светом. Это свет был многоцветным; он проявлялся в виде струн, которые качались взад-вперед; вроде стеклянных бус, которые на востоке вешают в дверном проеме. Они образовывали двери, словно проходы во сне, занавеси желания и опасности. Ветер качал их, словно одежду. Они также падали с пояса танцовщицы, раскрывались и свертывались с движением бедер, и от этих бус в обостренное сознание струились волны самых нежных звуков. Звон серебряных колец на лодыжках и запястьях стал слишком громок. Пахнет потом, кровью, табаком, стриженым конским волосом, дешевыми розовыми духами. Кто знает, что происходит в конюшне?

Это, должно быть, огромный мавританский дворец, нехорошее место. Ряд комнат ведет от этого танцевального зала на нижний этаж. Повсюду были занавески, сверкающие, сияющие радиоактивным свечением. И еще звон стеклянных инструментов с их манящим, завлекающим домогательством: "Пойдешь со мной, красавчик?" Он то угасал, то снова появлялся, еще более назойливо, более навязчиво, почти уже уверенный в согласии.

Теперь появились исторические коллажи, vox humana, крик кукушки. Или это была шлюха из Санта Лючии, которая выставила свои груди в окно? Потом игра разрушилась. Она танцевала; янтарное ожерелье излучало искры и заставляло соски набухать. Что только не делают ради чьего-то Йоханнеса? (в данном случае Йоханнес означает пенис, как в английском Дик или Питер). Черт возьми, это отвратительная пошлость исходила не от меня, она нашептывалась мне через занавес.

Змеи были грязными, едва живыми, они валялись на полу на ковриках. Они были украшены бриллиантовыми чешуйками. Некоторые глядели с пола красными и зелеными глазами. Они сверкали и шептались, шипели и искрились, словно маленькие серпы перед священной жатвой. Затем все стихло, затем снова возникло, бледнее, ближе. Я был в их руках. "Затем мы тотчас же поняли друг друга".

Мадам пришла из-за занавески: она была занята, и прошла мимо меня, не заметив. Я увидел ботинки с рыжими каблуками. Подвязки стягивали толстую середину, там, где выпячивалась плоть. Огромные груди, темная дельта Амазонки, попугаи, пираньи, полудрагоценные камни повсюду. Вот она пошла на кухню - или, может, тут еще есть погреб? Сверкание и шепот, шипение и мерцание больше не различались; все как будто сконцентрировалось, в полном надежды величественном веселье.

Стало жарко и невыносимо; я сбросил покрывало. Комната была слабо освещена; фармаколог стоял у окна в белом платье мандарина, которое послужило мне незадолго до этого на карнавале в Ротвайле. Востоковед сидел рядом с выложенной плиткой печью; он стонал, как будто видел кошмар. Я понял; это был первый раунд, и скоро это начнется снова. Время еще не вышло. Я уже видел любимую мамочку при других обстоятельствах. Но даже экскременты являются землей, и как золото, принадлежат к измененной до неузнаваемости материи. С этим надо согласиться, не вдаваясь в подробности.

Грибы были земными. Больше света сокрыто в темных зернышках, что произрастают на злаках, еще больше в зеленом соке кактуса на горячих склонах Мексики… (Юнгер имеет в виду ЛСД, производное спорыньи, и мескалин, получаемый из мексиканского кактуса пейотля.)

Путешествие пошло неудачно - наверное, мне стоит обратиться к грибам еще раз. И действительно, шепот вернулся, вспышки, искры - рыба клюнула на наживку. Как только задается мотив, он запечатляется, как на пластинке, каждый новый оборот повторяет мелодию. Игра не вышла за пределы этой мрачности.

Я не знаю, сколько раз это повторилось, и не хочу задерживаться на этом. К тому же есть вещи, которые лучше держать при себе. В любом случае полночь миновала…

Мы поднялись вверх по лестнице; стол был накрыт. Сознание все еще было обостренным и Двери Восприятия открыты. Свет волнами исходил от красного вина в графине; по краям вздымалась пена. Мы слушали концерт для флейты. Для остальных тоже не было ничего лучше: "Как прекрасно снова быть среди людей" - сказал Альберт Хоффман.

Востоковед, с другой стороны, побывал в Самарканде, где Тимур покоится в нефритовом гробу. Он проследил победные вступления в города, где данью служил котел наполненный глазами. Потом он долго стоял перед пирамидами черепов, которые возвел ужасный Тимур, и во множестве отрубленных голов увидел и свою. Она была инкрустирована самоцветами.

Фармаколог озарился светом, когда об этом услышал: "Теперь я знаю, почему вы сидели в кресле без головы" - Я был поражен; Я знал, что это не сон.

Я не знаю, стоит ли вдаваться в детали, поскольку это граничит с областью историй о призраках. Вещество гриба переместило всех нас четверых не на сияющие высоты, а скорее в темнеющие глубины. Кажется, действие псилоцибина окрашено более мрачно, чем большинство случаев воздействия ЛСД. Влияние этих двух активных веществ, конечно, различается у разных людей. Лично для меня в опытах с ЛСД было больше света, чем в экспериментах с более земным грибом, как в предыдущем отчете уже отметил Эрнст Юнгер.

4. Эксперимент с грибами псилоцибе полуланцетовидная (13 г сушеных грибов)
(фрагмент книги Г. Хэнкок Сверхъестественное. Боги и демоны эволюции)

Я поместил крохотные грибы в кастрюлю с водой и, дав им закипеть, варил около получаса. В результате в моем распоряжении оказалось около литра темно-коричневой жидкости. Я поднял со дна кашицу из грибов, положил ее в сито и выжал оттуда как можно больше жидкости. Затем я съел эту массу и выпил весь настой (который, кстати, оказался не так уж плох на вкус).

В течение примерно получаса перед моим взором непрерывно мелькал калейдоскоп цветов и энтоптических узоров. Понемногу, однако, картина стала меняться. Странная метаморфоза произошла и с моей комнатой, и с теми членами моей семьи, которые находились в комнате. Стены изогнулись и запульсировали, пол стал невероятно большим, лица людей исказились, а кожа их приобрела мертвенно-бледный оттенок. Такое чувство, что все в моем привычном мире сдвинулось на шаг в сторону и оттого стало каким-то нереальным. Но в то же время я отчетливо осознавал, кто я такой, где и с кем я нахожусь. И я понимал, что мои ощущения - всего лишь реакция на наркотик, воздействие которого закончится через несколько часов.

Наша дочь Шанти заиграла на стареньком фортепьяно, и я стал вслушиваться в чудесные звуки музыки. Срываясь из-под ее пальцев, ноты словно бы обретали облик. Порой это были плотные занавеси света, напоминающие своими переливами северное сияние. Иногда ноты разлетались вокруг искрами фейерверков и вспышками звезд, а порой превращались в загадочных крылатых существ. Мое сознание то устремлялось за нотами в полет, то покачивалось на их волнах, убаюканное чудесными звуками.

Когда Шанти закончила играть, я встал и прошелся по комнате. Порой я поглядывал на свои ноги и обнаруживал их где-то далеко внизу - примерно этажа на два подо мной. Чуть позже я заметил, что вокруг моей левой руки появилась цветная, чуть размытая аура. Желая повнимательнее присмотреться к ней, я поднял руку и слегка расставил пальцы. И в этот момент я понял, что они практически в точности соответствуют тем негативным отпечаткам человеческих кистей, которые я видел на стенах древних европейских пещер.

Я почувствовал, что замерз, и лег на диван, закутавшись в теплое одеяло. Санта присела рядом со мной. Спустя некоторое время в комнату вошла наша дочь Лейла и рассказала душераздирающую историю о беременной самке шимпанзе, которую убили африканские охотники. Эта история наполнила меня невыразимой печалью, и следующий час я провел в слезах. К тому времени, когда я, наконец, обрел душевное равновесие, мое психоделическое путешествие было окончательно завершено.

5. Эксперимент с высокими дозами псилоцибина
Ральф Метцнер и др.
(из сборника Тимоти Лири Искушение будущим)

Несколько человек из нашей группы, имеющие двухлетний опыт знакомства с псилоцибином, решили провести сеанс с повышенными дозами, для того чтобы проверить, можно ли сравнить эффект с действием ЛСД, который мы тоже начали применять в последнее время. Некоторые приняли по 40 мг, я - 60 мг, а Джордж Литвин с его духом пионера-первопроходца решил принять 80 мг. Эти дозы, самые высокие из всех, которые мы ранее применяли, все равно были ниже токсического уровня. На этом сеансе, однако, я был наиболее близок к самоубийству за все годы работы с психоделиками.

Когда наркотик начал действовать, Джорджа жестоко затрясло. Я смотрел на него и видел, что его лицо странным образом исказилось, словно состояло из отдельных плоскостей, как на какой-нибудь причудливой картине Мориса Эшера. Когда он заговорил, его голос был каким-то нечеловеческим, словно его рот был набит металлом. Он говорил, что обнаружил кнопку, которая включает и выключает его сердце.

Когда я оглядел комнату, я увидел движущиеся потоки энергетических частиц, пронизывающие всю комнату, циркулируя между мною и другими людьми. Мы все были частью этого движения, обмениваясь потоками энергии. Они были знакомы мне по сеансам с грибами, когда я видел их как светящиеся, вибрирующие филигранные сети. Но на этот раз их интенсивность напугала меня. Когда страх усилился, энергетические потоки перестали двигаться и застыли, образовав решетку, наподобие тюремной. Внезапно я почувствовал себя пойманным в ловушку, как муха в гигантской металлической паутине. Я не мог произнести ни слова, чтобы рассказать о том, что со мной случилось, мой голос был словно парализован. Все в комнате, включая Джорджа (который больше не трясся), были словно заморожены до неподвижности этой металлической сетью-клеткой.

Я чувствовал, что мое сознание тоже парализовано. Я не мог заставить себя думать, чтобы понять, что же на самом деле происходило. Я не мог понять, было ли происходящее реальным или это было галлюцинацией, вызванной наркотиком (экспериментальная психиатрия называет это "дереализацией"). Я решил, что надо постараться заставить себя позвонить по телефону Тиму и попросить его о помощи. Гюнтер Вейль, чувствуя мои затруднения, вызвался помочь мне набрать номер.

Телефонный аппарат вибрировал и трясся, словно безумное рыбное желе. Каким-то образом мы дозвонились до Тима. Я хотел, чтобы он помог мне разобраться с "реальностью": "Скажи мне что-нибудь реальное, Тим. Что у вас там происходит?"

Тим немедленно все понял и ответил: "Ну, Джек сидит на столе и ест гамбургер, Сьюзи смотрит телевизор, с бигудями в голове, Майкл пьет пиво". Мне стало чуть легче. Это были послания от "реальности". Тем не менее, я сказал ему, что нам нужна помощь, и спросил его, не сможет ли он прийти.

В ожидании Тима я боролся с паникой, убеждая себя, что, когда он придет, он освободит нас из этой ужасной паучьей сети, в которую мы попали. Я чувствовал себя так, словно я ничего не слышу и не понимаю. Как будто из меня вынули душу, и я не то, что биологический организм, нет - я просто механическая кукла или машина.

Я так обрадовался, когда увидел, что Тим, наконец, пришел. Сквозь липкую металлическую паутину, которая меня опутывала, я увидел, как он входит в дом. Но тут я с ужасом увидел, что его движения слабеют, становятся механическими, роботоподобными, голос его делается тоньше, и я опять впал в полное отчаяние, когда понял, что он тоже попался в эту паутину. Это было задолго до того, как мы научились помогать людям, попавшим в состояние острого психоза, устанавливать с ними контакт и выводить их из него. Тим с друзьями просто уложили меня на диван, надеясь на лучшее. Корки Литвин присела на край дивана и гладила меня по плечу, ободряя и успокаивая.

Через несколько часов объективного времени и адскую вечность времени субъективного, интенсивность опыта пошла постепенно на спад. Я помнил, что принял наркотик, и понимал, что действие его начинает проходить. Я опять чувствовал себя живым человеком, хотя меня еще потрясывало, когда я вспоминал о том, что мне пришлось испытать.

Доктор философии, психотерапевт и профессор психологии. В 60-е был одним из участников группы Лири, популяризовавшей психоделики.

6. Эксперимент с псилоцибином, 12 мг
Ральф Метцнер и др.
(из сборника Тимоти Лири Искушение будущим)

Таким образом, 13 марта 1961 года я пережил свой первый психоделический опыт. Был прохладный воскресный день, когда я пришел в дом Тима. В сессии также участвовали два других дипломника, Понтер Вейль и Лин К., а также жена Понтера, Карин, тюремный психиатр, доктор Мэдисон Преснелл и его жена. После того как мы расположились в комнате, Тим дал каждому по шесть маленьких розовых таблеток, каждая из которых содержала по 2 мг псилоцибина. Сам он, возможно, принял меньшую дозу. У него уже выработалась политика не акцентировать роль гида или учителя, а работать сообща, как партнеры-исследователи. Тем не менее, на всех сессиях, в которых мы принимали участие, Тим в основном задавал общий тон эксперимента.

Моя первая реакция была довольно апатичной... Я лежал на полу и выжидал, чувствуя себя очень расслабленно, но при этом и настороженно. Тим говорил, что вначале будет период некоторой дезориентации. Какое-то время я чувствовал свое тело, словно подвешенным в каком-то лимбе... Внезапно я обнаружил себя в совершенно новом магическом мире. Маленькие зеленые нити грубого ковра плясали и извивались, словно масса червей, но смотреть на это было приятно. Огни, отражающиеся в стеклянной поверхности кофейного столика, сияли влажным свечением. Мебель, стены, пол - все пульсировало и извивалось в медленных волнах, словно вся комната дышала. Я чувствовал себя словно внутри какой-то живой структуры, огромной клетки. При этом ритм волновых движений комнаты совпадал с ритмом моего дыхания.

В этих экстраординарных изменениях восприятия не было ничего пугающего, наоборот, это было очень приятно. Подспудно сохранялась уверенность, что все-таки эта комната имеет твердые стены и пол и т.д. Обычный мир не был отменен, он был расширен, продлен, оживлен и сделался бесконечно более интересным. К примеру, я был полностью поглощен разглядыванием мерцающих граней предметов и удивительно красивых световых узоров. Энергия пульсировала и вилась по краям предметов и изливалась из них. Телефон был подлинным чудом, кристаллической скульптурой, инкрустированной бриллиантами и жемчугом, и при этом он дышал, двигался, видоизменялся, словно живой.

Одновременно с этим необыкновенным праздником чувств Понтер и я включились в какое-то вербальное взаимодействие, серьезно-шутливый обмен философскими репликами, от которого нас сотрясали приступы смеха. Слова и идеи взрывались в мозгу, рождая многоуровневые волны значений, вызывая каскады чувств и физических ощущений. Глубокие философские вопросы рождались и растворялись в потоках парадоксов и абсурдных загадок, сопровождаясь конвульсивным смехом...

Когда я закрывал глаза, фантастически прекрасные и сложные геометрические узоры переплетались за моими веками, разворачиваясь, переплетаясь, двигаясь с большой скоростью. Время от времени появлялись образы прекрасных камней или каких-то частей тел, но ни один из образов не существовал достаточно долго, что бы стать чем-то определенным. Я чувствовал, будто мои глаза излучают белый горячий свет; мой рот, органы чувств на лице и на всем теле светились, вспыхивали, сверкали жидким светом, мои нервные окончания потрескивали белым свечением; кровь в моих венах кипела, как потоки лавы. Моя кожа обнимала меня, оборачивала меня, будучи при этом сухой и влажной одновременно, горячей и холодной, это было почти невыносимо приятное ощущение.

Момент паники, который я вскоре испытал, иллюстрирует мощную способность психоделика усиливать чувства. Когда я взглянул на лица окружающих, они были светлы, и сильны, и чисты. "Вот так, наверное, выглядят архангелы", - подумал я. Все были словно обнажены, лишены оболочки из притворства, недомолвок и лицемерия. Каждый был честен перед самим собой и не испытывал стыда. Я смотрел на них без смущения и с искренним восхищением. В этот момент все лица были подсвечены мягким зеленоватым светом. Я посмотрел на Карин через комнату и сказал ей, что она прекрасна и что я люблю ее. Она, только молча, взглянула на меня в ответ. Потом она встала, намереваясь выйти из комнаты (возможно, в туалет). Я начал паниковать. Я стал умолять ее не уходить, убеждая, что могут случиться ужасные вещи, если она уйдет. Лин, которая сидела рядом со мной, сказала, что все будет в порядке, но я все больше и больше расстраивался, уговаривая Карин не выходить из комнаты. Карин сказала, что она сейчас вернется, но я сказал: "Нет, нет, не уходи!" Она спросила: "Что случится, если я уйду?" Я ответил голосом, полным отчаяния: "Случится что-то ужасное, я не знаю... музыка остановится". Тут она вышла из комнаты, и этот момент идентифицировался в моем сознании с сильнейшим чувством потерянности, которое я когда-либо испытывал - это был момент острой муки. Но когда она вышла, я внезапно успокоился и почувствовал себя прекрасно, сам этому удивившись. Я сказал Лин: "Она вышла, и все в порядке". И Лин ответила: "Да, все в порядке".

Затем, крепко обняв Лин, я почувствовал, что резко уменьшаюсь в размерах... Я быстро двигался назад во времени, к детскому сознанию.

Я действительно на какой-то момент почувствовал себя ребенком, вплоть до ощущения детской бутылочки у себя во рту. И потом также быстро я вернулся во взрослое состояние настороженности.

В какой-то момент я заметил, что интенсивность переживаний идет на убыль, словно медленно сглаживается. Мое тело чувствовало приятное тепло и успокоенность. Я понял, что мое нормальное восприятие мира было задушено многими запретами, которые я каким-то образом принял. Например, я вышел на крыльцо и увидел там коробку. Я заглянул внутрь, обнаружил в ней мусор и немедленно отвернулся. Затем я понял, что не должен был отворачиваться, что это было нормально смотреть на ее содержимое, что у меня всегда есть выбор, что я не связан системой правил и запретов, определяющих, что можно, а что нельзя делать.

Это, возможно, было самое значимое откровение во всем этом опыте: открытие, что я был связан внутренними запретами, что то, что можно, а что нельзя, определялось не внешними силами и что свобода выбора остается за мной. Чтобы опробовать свою вновь обретенную свободу, я принялся лепить снежки и бросать их в занавешенное окно комнаты, в которой находилась вся группа. Мне было очень весело. Тим, очевидно, понял мое настроение, он ухмыльнулся и принялся кидать какие-то маленькие оранжевые подушечки в окно, отвечая на мои снежки. Эта игра родила во мне ощущение свежести и внезапной чистоты, я чувствовал себя невероятно счастливым.

Этот первый опыт с псилоцибином оказал огромное влияние на мою жизнь. Я никогда раньше не испытывал ничего подобного, никогда не был ближе к своему истинному я и никогда раньше не испытывал такую остроту мыслей и чувств. Одновременно я внимательно наблюдал за людьми и предметами вокруг себя и не терял связи с той реальностью, которой является наш обычный мир. Наоборот, обыкновенное восприятие тоже усилилось и ожило. Это была полная чушь - называть эти наркотики "галлюциногенными", в том смысле, что галлюцинация это что-то, чего на самом деле нет.