Такой знакомый мир сказочных героев – Иванушки-дурачка и говорящей щуки, Василисы Премудрой и Кощея Бессмертного – канул в детские воспоминания, да и остался там неизменным, не связанным ни с каким историческим временем, ни на что не похожим.

А если этот мир оживить и приблизить к нашему? Населить новыми героями или тех же самых заставить действовать сообразно нашему времени? Иногда так и делают, и в сказках Стругацких вместо печки, везущей Емелю, появляется диван-транслятор; кот-баюн страдает склерозом, а неразменный сказочный пятак становится объектом пристального внимания «компетентных органов».

Прочитав эту главу, вы убедитесь, что сказки, написанные химиками или – на худой конец – учеными других специальностей, могут быть не менее интересными и даже познавательными. Так, из сказки «1,98» вы узнаете, сколько стоит человек с точки зрения химика. Автору сказки «Штурмовая неделя» современная наука помогла серьезно уточнить события знаменитых шести дней Творения. Конечно, и современному человеку, даже химику, не все подвластно. Из сказки «Облы» вы узнаете, что некоторые болезни можно излечить, только изменив сам характер нашей Вселенной. Герой сказки «Ничего невозможного» способен зажигать и тушить солнца, изменять орбиты планет; единственное, чего он не может – уладить свои семейные проблемы. И это значит, что как бы ни менялся мир вокруг нас, человек остается все тем же.

Жил-был этот самый Хенли – Эл Хенли. Поглядеть на него – никогда не подумаешь, что из этого человека может выйти что-нибудь путное. А знай вы историю его жизни до появления дарианцев, вам и в голову не пришло бы, чем все мы – как станет вам ясно к концу рассказа – обязаны этому человеку.

Когда все произошло, Хенли был пьян. Тут не было ничего удивительного: он уже давно не протрезвлялся и не имел никакого намерения это сделать, хотя продолжать ему было все труднее и труднее. Сначала у него кончились деньги, потом – приятели, у которых можно было поживиться. Список просто знакомых тоже подходил к концу. А о том, чтобы зашибить деньгу у прохожих, не могло быть и речи – уж очень этого не любили фараоны, и попробуй только Эл подойти к кому-нибудь, его вмиг упекли бы в каталажку, где он провел бы ночь без единой капельки виски, а страшней этого для Хенли не было ничего на свете. От одной мысли об этом Хенли содрогнулся.

И тут его хлопнул по плечу Кид Эглстон, старый приятель и собутыльник. Когда-то Кид был боксером, но его слишком часто били, и сейчас он подвизался вышибалой в пивной, где его, естественно, и встречал Хенли.

Не стоит напрягать память, запоминая его имя и биографию, – Кид недолго протянет в этом рассказе. Ровно через полторы минуты он вскрикнет, упадет в обморок, и больше мы о нем ничего не узнаем. Но... благослови судьба этот вскрик и обморок! Ведь не случись всего, – и очень может быть, что вы сейчас не читали бы этот рассказ, а копали бы глановую руду под зеленым солнцем в дальнем уголке галактики. Запомните: от этой печальной участи вас спас – и спасает до сих пор – Эл Хенли. Не судите его слишком строго. Прихвати Третий и Девятый не Хенли, а Кида, – и дело приняло бы совсем другой оборот.

Третий и Девятый прилетели с планеты Дар. Это вторая (и единственная обитаемая) планета вышеупомянутого зеленого солнца в дальнем уголке галактики. Конечно же, Третий и Девятый – не полные имена. У дарианцев вместо имен цифры, и полное имя Третьего, если его перевести в десятичную систему, будет 389 057 792 896 223. Но вы уж меня извините, я буду называть его просто Третьим, а его спутника – просто Девятым.

В тот момент, когда рука Кида опустилась на плечо Хенли, Третий и Девятый находились все еще примерно в миле от них в вертикальном направлении. Они были не в самолете и даже не в космическом корабле. Дарианцы находились в машине времени. Невидимый для землян куб висел в воздухе в миле над Филадельфией. Он висел уже четыре дня – Третий и Девятый изучали радиопередачи, чтобы освоить господствующий язык планеты.

Но что они могли узнать о нашей цивилизации или о наших обычаях? Представьте себе, что бы подумали о жизни на Земле Вы, если бы судили о ней по спортивным репортажам, рекламным передачам и популярным песенкам! Да пришельцы и не слишком интересовались нашей цивилизацией, ибо она недостаточно развита, чтобы представлять опасность для планеты Дар, – к такому выводу Третий и Девятый пришли как раз на четвертый день. Трудно за это на них обижаться, да они в общем-то и правы.

– Будем спускаться? – спросил Третий.

– Да, – ответил Девятый, и Третий обвился вокруг щита управления.

* * *

– Пойдем за угол, выпьем? – предложил Хенли.

– А кто ставит? – подозрительно осведомился Кид.

– Понимаешь, старина, я сейчас не при деньгах. Но мне позарез надо выпить.

– Черта с два тебе надо. Ты уже пьяный. Пойди лучше проспись, пока не допился до чертиков.

– Давно уж допился, – ответил Хенли. – И ничего страшного. Погляди, Кид, вон их там двое стоят сзади тебя.

Кид Эглстон, вопреки всякой логике, обернулся, вскрикнул и упал в обморок. К нему приближались Третий и Девятый. Позади них вырисовывались туманные очертания чудовищного куба футов двадцати в ширину. Этот куб и был и не был одновременно – смотреть на него было жутко. Это, должно быть, и напугало Кида: в самих Третьем и Девятом ничего страшного не было. Они были просто похожи на червей футов в пятнадцать – если бы их вытянуть и выпрямить – длиной и с добрый фут толщиной посередине (концы его потоньше). Они были приятного для глаза голубого цвета и не имели никаких видимых органов чувств, так что оба конца казались совершенно одинаковыми.

– Здорово, ребята, – сказал им Хенли. – Вы перепугали моего друга, чтоб вам пусто было. А он наверняка позудел бы, позудел, да и поставил бы мне выпить. Так что с вас причитается, господа.

– Реакция алогична, – заметил Третий, обращаясь к Девятому. – Второе тоже ведет себя странно. Может, возьмем обоих?

– Я думаю, одного будет достаточно. Иди сюда, существо, – позвал он Хенли.

– А выпить у вас есть?

– Есть, иди сюда.

Хенли вошел внутрь куба. Не то, чтобы он верил, что этот куб существует на самом деле, но что ему терять? И уж если ты допился до чертиков, то лучше им не перечить.

Куб был твердый, вовсе не бесформенный и изнутри не прозрачный, как это казалось снаружи. Третий обвился вокруг щита управления и начал обоими своими концами поворачивать ручки.

– Эй, парни, а как насчет выпивки? – забеспокоился Хенли. У него уже руки начали дрожать и по спине бежали мурашки.

– Смотри, оно явно страдает, сказал Девятый. – Может быть, оно хочет пить или есть? Кстати, что они пьют? Перекись водорода, как мы?

– Большая часть этой планеты покрыта водой, в которой растворен хлористый натрий. Может быть, синтезировать немного?

– Нет! – закричал Хенли. – Только не воды, даже пресной не хочу! Дайте выпить! Виски!

– Можно проанализировать его обмен веществ, – предложил Третий.

Он отделился от щита и приблизился к какому-то странному аппарату. Замигали лампочки.

– Удивительно, – сказал Третий. – Его организм нуждается в С₂Н₅ОН!

– С₂Н₅ОН?

– Да, в спирте! С каплей Н₂О и совершенно без хлористого натрия, которого тут так много. Похоже, это – все, что оно потребляет уже довольно длительное время. В его мозгу и крови спирта 0,234 процента. Создается впечатление, что весь его обмен веществ основан на спирте.

– Ребята! – взмолился Хенли. – Подыхаю, как выпить хочется! Кончайте трепаться и налейте хоть немного!

– Потерпи, пожалуйста, – сказал Девятый. – Я сейчас приготовлю то, что тебе нужно.

Он снова взялся за ручки аппарата. Снова замигали лампочки, а потом он отправился в угол куба и вернулся минуту спустя. В руках у него была мензурка, где плескалось около двух литров прозрачной янтарной жидкости.

Хенли понюхал ее, потом попробовал и испустил глубокий вздох.

– Я сражен, – сказал он. – Чистейшее виски. Что может быть прекрасней?

– Что ты приготовил, Девятый? – спросил Третий.

– Довольно сложная смесь – то, в чем оно нуждается. 50 процентов спирта, 45 процентов воды. Правда, довольно много других ингредиентов – витамины и минеральные соли, которые нужны его организму. И еще кое-чего понемногу, для улучшения вкуса – конечно, с его точки зрения. Для нас это было бы ужасное пойло, даже если бы мы могли пить воду или спирт.

Хенли передохнул и хлебнул снова. Его немного качнуло, он поглядел на Третьего и ухмыльнулся.

– Теперь я точно знаю: тебя не существует, – заявил он.

– О чем оно? – спросил Третьего Девятый.

– Оно мыслит совершенно алогично. Сомневаюсь, чтобы эта порода годилась в рабы. Но надо еще раз удостовериться. Как тебя зовут, существо?

– Что в имени тебе моем, приятель? – спросил Хенли. – Называйте меня как хотите, – все равно вы мои лучшие друзья. Поехали – я с вами куда угодно.

Он хлебнул еще, прилег на пол и остался лежать, издавая странные звуки, совершенно не похожие на слова. Ни Третий, ни Девятый ровным счетом ничего не могли понять. Они пытались поднять Хенли, но безуспешно. Тогда они принялись его изучать.

Хенли проснулся лишь через несколько часов. Он сел и ошалело уставился на Третьего и Девятого.

– Нет, не верю, – сказал он. – Вас нет. Ради бога, дайте скорее выпить.

Ему дали мензурку – за это время Девятый снова ее наполнил. – Хенли выпил и блаженно закрыл глаза.

– Не будите меня, – попросил он.

– Но ты не спишь.

– Тогда не давайте мне уснуть. Я только сейчас понял, что это такое. Это – нектар. То, что пьют боги.

– Кто это – «боги»?

– На самом деле их нет. Но они пьют именно это. Там, у себя, на Олимпе.

И Хенли выпил снова.

– Полное отсутствие логики! – сказал Третий. – По-моему оно слишком тупо и годится только для грубой физической работы. Но если оно достаточно выносливо, все-таки можно рекомендовать совершить налет на эту планету. Здесь три или четыре миллиарда жителей. А неквалифицированная рабочая сила нам нужна.

– Ура! – заорал Хенли.

– У него, кажется, плохая координация движений, – задумчиво промолвил Третий. – Может быть, оно обладает большой физической силой? Существо, – обратился он к Хенли, – как нам тебя называть?

– Парни, зовите меня просто Эл, – ответил Хенли, с трудом поднимаясь на ноги.

– Это только ты – Эл, или так называется весь ваш вид? Это полное название?

Хенли прислонился к стене и задумался.

– Вид? – повторил он, – это значит... Ага! Сейчас я вам произнесу по-латыни.

И произнес...

Девятый сказал:

– Проверим твою выносливость. Бегай от одной стенки до другой, пока не устанешь. Давай я подержу мензурку с твоей пищей.

Он попытался взять мензурку из рук Хенли. Но Эл крепко вцепился в нее.

– Еще один глоток. Один-един... единственный глоток, а потом – бегать. Куда скажете, туда и побегу.

– Дай ему, Девятый, – сказал Третий. – Может быть, оно действительно без этого не может.

Хенли выпил еще капельку – на этот раз всего с полстакана.

– Хватит, – сказал Третий. – Теперь беги.

Хенли сделал два шага и растянулся на полу. Он перевернулся на спину и остался лежать, блаженно улыбаясь.

– Невероятно! – воскликнул Третий. – А может быть, оно притворяется? Проверь-ка!

Девятый проверил.

– Невероятно, – сказал и он. – Совершенно невероятно – после такой небольшой нагрузки оно без сознания, и даже к боли нечувствительно. Нет, оно абсолютно непригодно для Дара. Садись на место, будем возвращаться. А его возьмем с собой – для пополнения зоопарка. Дело того стоит: я ни на одной планете не видал такого странного экземпляра.

Третий обвился вокруг щита управления и обоими концами взялся за ручки...

* * *

В столице планеты Дар, жители которой владеют миллионами полезных планет и посетили миллионы бесполезных – в том числе, например, и нашу Землю, – живет в большой стеклянной клетке Эл Хенли. Клетка стоит на почетном месте, ведь он – действительно, – уникальный экземпляр. Середину клетки занимает бассейн, откуда Эл часто пьет и где он, как говорят, иногда купается. В бассейн поступает прекраснейший напиток, по сравнению с которым лучшее виски на Земле – все равно что неочищенный самогон по сравнению с виски. В этот напиток добавляют все витамины и минеральные соли, в которых нуждается организм Хенли.

Напиток не вызывает ни похмелья, ни других неприятных последствий. Он приводит Хенли в такой же восторг, как и сам Хенли – это несуразное существо – посетителей зоопарка, которые в полном изумлении разглядывают его и читают на клетке табличку, начинающуюся с латинского названия вида. С того латинского названия, которое Эл сообщил Третьему и Девятому:

ALCOHOLICUS ANONYMUS

Питается С₂Н₅ОН с небольшими добавками витаминов и минеральных солей, изредка проявляет остроумие, но совершенно алогичен. Физическая выносливость – падает, сделав несколько шагов. Коммерческой ценности не имеет, но интересен как редкий представитель одной из самых необычайных форм жизни в галактике. Место обитания – планета № 3 Солнца YX6547-HG 908.

Дарианцы обращаются с Элом так, что ему практически уготовано бессмертие. И это очень хорошо: ведь умри он, и дарианцы, чего доброго, явятся на Землю за другим. А здесь им могли бы подвернуться вы или я – приличные, трезвые, достойные люди, в здравом уме и твердой памяти. Право, это могло бы плохо кончиться для всей нашей планеты!..

Перевод с английского Е.Апельциной

«Химия и жизнь», 1970, № 7

По обеим сторонам длинного коридора тянулись двери. Мимо них, навстречу технику без диплома Пете Хватову, шел плотный, осанистый, уверенный в себе человек. Он не посторонился при встрече, и Петя вынужден был отступить в сторону, но из гордости сделал это в последний момент. Человек, явившийся из далекой дали управленческого коридора, слегка задел его локтем, буркнул что-то и, не оборачиваясь, проследовал дальше. Петя поглядел ему в спину. Ни одна дверь не открылась, и свидетелей невежливого поступка не оказалось.

Петю прислал сюда начальник для того, чтобы он подписал одну очень важную бумагу. А здесь толкаются. Петин взгляд стал мрачен и испепеляющ. В последнем номере научно-популярного журнала «Химия и религия» он читал сообщение о том, что каждый человек несет в своем взгляде определенный заряд гипнотической силы, у некоторых людей достигающий немалых значений. Пользуясь приложенной номограммой, Петя, смеха ради, измерил этот заряд у себя. Оказалось, довольно большой. Теперь он глядел вслед прошедшему, изнемогая от желания что-нибудь с ним сотворить. Но тот шел, не торопясь, и уже почти достиг выхода на лестницу. И вдруг... Из рукавов у него потекла вода, исчезли сперва кисти рук, потом сами рукава и весь пиджак, брюки, ботинки, галстук. Через мгновенье лишь небольшая лужа воды стояла у порога.

Петя остолбенел. Так далеко его намерения не простирались. Ну, зацепился бы ногой за незаметно выступившую паркетную дощечку, поскользнулся бы, испачкал костюм. Но так! Он побежал к луже. Вода как вода – будто нес кто-то графин и расплескал слегка у порога.

– Засудят, – мгновенно сообразил Петя. – Раз научно доказали, что можно человека сглазить, значит срок наказания за это предусмотрен и в уголовный кодекс внесен. Бежать бесполезно – собаку вызовут, найдут. Что делать?

В портфеле у Пети среди бумаг была стеклянная банка – на случай, если жена прикажет купить что-нибудь для хозяйства. Он торопливо раскрыл портфель, выхватил банку, вынул из кармана носовой платок и стал вытирать лужу, отжимая платок над банкой. Насухо вытирать не стал, боясь, что вот-вот кто-нибудь выйдет. Немедленно домой – там он решит, что делать дальше. Держа банку в руке, Петя бросился поскорей от этого ужасного места, где так неожиданно и жестоко проявили себя таинственные явления человеческой психики.

Дома он поставил банку на стол и отошел к платяному шкафу поглядеть на себя в зеркало. Все то же лицо – ничего не изменилось в нем: широкий и твердый подбородок, прямые волосы, прямой нос, серые глаза. Вот где отгадка! В их глубине что-то загоралось и гасло, какие-то отражения виднелись, закрываемые на мгновение тенями, цепочки каких-то следов возникали и исчезали, и надо всем этим, в самой недоступности нависало что-то грозное. Петя тяжело задышал. Никогда еще с таким трепетом не глядел он на самого себя, никогда еще так себя не уважал.

Он отошел от зеркала, присел к столу и стал думать. Жаль, конечно, беднягу, превратившегося в воду, но в общем-то он сам виноват. Толкнул и не извинился. А тому, кто так себя ведет, нечего, конечно, рассчитывать на снисхождение. Еще мало! И с другими так будет! Петя стал думать, кто его враги. Прежде всего, конечно, начальник. Правда, он считается безобидным старичком и даже распоряжения отдает, как бы робея. Но это все ширма! На прошлой неделе замечание за опоздание сделал, месяц назад тоже что-то было, не вспомнишь теперь. Сегодня унизил – послал визу добывать. Через экспедицию не мог. Срочно, говорит. Да разве можно перечислить все обиды! Теперь всё! Пусть посидит в банке. Пусть тоже попробует жить, как живут рядовые сотрудники. Ближе к народу надо быть. Хорошую зарплату все мы любим получать! Петя стукнул кулаком по столу, так что банка вздрогнула, и написал: № 1 – начальник, № 2... Он стал перебирать всех своих знакомых и нечаянно вспомнил, что жена велела купить мяса к обеду. Ага! Вот кто враг номер два. Чего-то велит все время, чего-то запрещает, требует, пристает то с глупостями, то с нежностями...

Он сходил на кухню, открыл шкаф. Там было полно пустых банок – приближался сезон варений и солений. Вот-вот. Всем места хватит. Прямо сейчас на работу, и начальника – того... Нет. Подождать надо. Предоставим из великодушия последний шанс. Надо работать, как всегда – до поры, до времени, – давая ему понять, что возмездие неотвратимо.

Он поставил банку с водой на шкаф – чтоб жена, если придет пораньше, не вылила невзначай, – сходил в управление и получил нужную визу. Когда он вернулся домой, осколки банки валялись возле шкафа, а на шкафу сидел человек – тот самый, что растаял в коридоре. Он был несколько помят, в одном ботинке и без галстука.

– Вы? – крикнул Петя.

– А кто ж еще, – сказал человек. – Помогите спуститься.

Человек спрыгнул со шкафа.

– Надо же, – бормотал он, оглядывая себя, – приступ в каком месте захватил.

– Приступ? Разве это болезнь? – воскликнул Петя.

– А вы думали? Новая, неизученная. Человек ведь на семьдесят пять процентов состоит из воды. Вдруг неожиданно все в ней растворяется, и он превращается в лужу. Потом все затвердевает, как было. Третий раз такой припадок со мной. В первый раз на улице случилось. Прохожий сообразительный мимо шел. Всю воду до капли собрал с асфальта, в бидон – и в поликлинику. Хорошо – рядом была. Ни одна вещь не исчезла. А в учреждении у себя, как рассказал я, так промокашек наготовили. И верно, пригодились. Несколько капель всего не добрали – без пуговиц на рубашке остался. Ну, это ерунда. А сейчас кто-то неаккуратно постарался. Ботинок, видите, пропал и галстук.

– Неужели одежда растворяется тоже? – спросил Петя.

– А как же! Органические соединения. Пиджак, брюки – шерсть; белье – лен или хлопок; ботинки – кожа. Тоже все вода. Постойте, где я вас видел?

– Я вам найду пару ботинок, – отворачиваясь и ища глазами по углам, сказал Петя. – Люди должны помогать друг другу.

Он достал пару развалившихся ботинок и, пока больной с трудом натягивал их, спросил:

– И много вас таких, с приступами?

– Есть, конечно, не я один. На учете состоим в диспансере.

– А долго приступ длится?

– У кого как. У меня, как видите, нет. А вот у одного из наших две недели продолжался. Он в ванне растворился. Воду выливать нельзя – как разберешь, где та вода, где эта? День проходит, два, соседи шум подняли – ни помыться, ни побриться. Родные с заявлениями – редкая болезнь, требуют отдельной квартиры. Дали, а что сделаешь? Для перевозки поливальную машину наняли, в цистерне везли. В копеечку обошлось.

– И откуда пакость такая берется? – спросил Петя.

– Из Азии. Передается через контакт с больным. На меня какой-то тип в метро дохнул. Ну, желаю. Спасибо за помощь.

Он вышел – в отличном новом костюме, хоть и без галстука, и в разбитых, рваных, испачканных глиной и известкой ботинках. Петя выскочил на лестничную площадку.

– А как предохраняться? – крикнул он вниз.

– Плакат скоро выпустят! – донеслось в ответ.

Петя вернулся в комнату, постоял, размышляя, несколько минут и увидел вдруг, что рукава его расплываются и возле ног бурлят маленькими водоворотами. Последним, сверхчеловеческим усилием он рванул из-под кровати таз и встал в него обеими ногами. Если вода уйдет под половицы, не то что ботинка – головы не досчитаешься! И тут же сообразил, что последнее усилие надо было употребить на то, чтобы написать «Не выливай!!!» Потому что сейчас придет жена и из-за своего вечного стремления к чистоте выплеснет этот таз куда попало. Погибло все! Ему захотелось крикнуть напоследок что-нибудь жизнеутверждающее, романтическое и в то же время роковое.

– Если ты болен, то надо с бюллетенем дома сидеть, а не шляться по общественным местам заразу распространять!

Этого последнего напутствия человечеству не услышал никто. Из Петиных глаз выкатились две слезы – сожаление о погибшей молодости, о загубленной злыми людьми прекрасной жизни, – и тут же стали незаметны в воде, заполнившей тазик.*

--------------------------------

*Примечание наборщика. Так ему и надо!

«Химия и жизнь», 1968, № 3

1. Человек и машина

Вконец расстроенный, я выбежал из клиники. Дежурный орнитолет отделился от стайки своих собратьев, паривших над площадью в жарких потоках нагретого солнцем воздуха. Зафиксировав мое состояние, он нерешительно прикоснулся носовой антенной к руке, подрагивая легким серебристым телом, а я рассеянно погладил его силиконовое оперение, снова и снова до боли отчетливо вспоминая только что отзвучавшие горькие слова.

Это был приговор – неумолимый приговор мне, моим друзьям, миллионам людей настоящего и будущего – всем, кто болен и будет болен страшной болезнью Облы.

Откровенно говоря, спешить теперь было некуда. Определив это по форме моих биотоков, умная машина тактично переключилась на самоуправление и взяла курс к ближайшему Месту Размышлений. Люди моего времени любят иногда посидеть и подумать в одиночестве. Так рождаются новые идеи, вдохновенные строки стихов и музыка, от которой взволнованно сжимается сердце.

Сообразуясь с моим настроением, машина выбрала Океан. Стремительной тенью прочертила она верхушки волн и замерла, аккуратно сложив белоснежные крылья. Тысячелетний покой царил вокруг. Разумеется, это ощущение было обманчиво. Я знал, что глубоко подо мной, на океанском дне, монотонно гудят заводы биогенных руд, водную толщу неустанно прочесывают культиваторы водорослевых плантаций и дети, визжа от восторга, гоняют на самопрограммирующихся кибердельфинах.

Детство... Счастливая и невозвратная пора! В детстве я еще не был болен...

Пытаясь отвлечься, я вскользь подумал о тонофоне, и тотчас призрачный, меняющийся цвет и величественные звуки «Симфонии переменных функций» наполнили пространство. Я узнал исполнение самодеятельного оркестра домовых роботов сектора Х-15. Слаженность тоновой и фональной партии у них прекрасна. Одна беда: роботы никак не могут избавиться от чрезмерной сухости переходов. Помню, как долго мой друг композитор работал над программированием оранжево-басовой группы, добиваясь теплоты светозвучания.

...Что такое? Ну, это уж слишком непростительная ошибка – расхождение параллельных тактов не менее, чем на двадцатую терции!

Возмущенно послав импульс протеста, я перешел в режим Познания.

Привычно жужжали депопуляризаторы. Тысяча двести восемь станций Познания передавали лекцию о третьем позвонке ископаемой рептилии, обнаруженной на астероиде 101/215. Миллиарды моих современников жадно впитывали Истину. Миллиарды. А сколько из них неизлечимо больных!

Нет, мне не уйти от этой тягостной мысли. Я отключился от Мира. Дремотная тишина вновь подступила к борту орнитолета.

...Облы !!! Древнее проклятие человечества!

2. «Не та Вселенная...»

Облы !!! Коварное чудовище, ненасытно поглощающее все новые жертвы!..

Мы всемогущи. Планеты покорно изменяют свои орбиты. Седьмое состояние вещества – вершина овладения тайнами природы – подвластно нашей воле. Мы научились управлять живой материей и навсегда искоренили болезни, вплоть до страшных вирусов желтой энтропии, найденных на планете Отчаяния. Все, кроме одной.

...Медленно и неотвратимо овладевала она человеком, калечила физически и доставляла неописуемые страдания – сознание своей неполноценности и бессилия в противоборстве с жестоким врагом.

Матери, любуясь новорожденным, с тревогой думали о его будущем.

Юные девушки еще и еще раз проверяли глубину своих чувств: а что, если с ее возлюбленным случится Э т о, хватит ли у нее сил перенести удар, не сломится ли ее любовь под тяжестью неодолимой беды?

Отважнейшие из звездных капитанов уходили за пределы метагалактики в поисках целебного средства. Но неумолимая болезнь настигала их и там.

Многочисленные эксперименты были тщетны. Ни биотронное изменение обмена веществ, ни подсадка клеток с магнитной нивелировкой, ни иммерсионная трансплантация ядер нитчатых водорослей не дали эффекта.

И тогда два лучших специалиста по теории Облы – эриданец SQ и гениальный землянин Лапп – удалились в добровольное заточение на искусственную планету.

«Интеллекта» – так было названо это величайшее творение разумных существ всей галактики – была целиком выполнена в виде гигантского электронного мозга. Двенадцать спутников – по числу рас Космического сообщества, принимавших участие в ее создании, – кружили возле, ожидая ученых.

Но спутники пустовали. Вся планета была предоставлена в распоряжение отважных борцов с Облы. Интеллекта держала экзамен. Четыре периода длилась ее работа. Четыре долгих периода Человечество ждало сообщения ученых. И вот сегодня, в начале второй децимы, прозвучал сигнал Всеобщей связи. Трижды промчался он над Миром, пока из глубин Вселенной на наших экранах не материализовался наконец образ великого Лаппа.

– Друзья мои, – начал ученый, и Мир ахнул, увидев неизгладимые следы поразившей его болезни, – друзья мои, несчастный мой соратник и брат отказался материализоваться: столь ужасны последствия обезобразившего нас недуга. Я должен сообщить вам горькую весть. Интеллекта больше не существует. Покойная работала, не щадя своих сил. Уже к концу первого периода она констатировала нашу беспомощность, тормозящую ее рассуждения, и замуровала нас в спутнике до окончания работы над проблемой. Во втором периоде планета сбросила атмосферу для лучшего охлаждения. Сегодня приемно-переговорное устройство зарегистрировало в качестве результата исследований несколько разрозненных ругательств и крайне странную фразу:

«Н е т а В с е л е н н а я...», после чего запись прекратилась. Автоматы-разведчики сообщили, что планета перешла в жидкое состояние. Она расплавила себя! Этот поступок в сочетании со странным заявлением о Вселенной заставляет предположить, что электронный мозг сошел с ума. Несчастная Интеллекта покончила с собой в припадке безумия! Проблема осталась нерешенной. Мне трудно говорить это, но, кажется, человечество бессильно!..

Лапп со стоном закрыл лицо руками и медленно дематериализовался.

«Человечество бессильно!»... Какую бездну отчаяния надо было испытать, чтобы решиться сказать это!

Прикосновение струи всеобщей связи прервало мои мысли.

Второй раз за этот день мир замер у экранов струевидения.

– Всем, всем, всем! – гремел голос Генерального диспетчера. – В метагалактике НК-У-126 решена проблема лечения Облы. Председателю Лиги больных немедленно прибыть на ионодром для трансформации в Пространстве.

Орнитолет, не ожидая моего приказания, круто взмыл в воздух.

3. Прекрасная вакуолянка

Сознание возвращалось медленно – как и всегда после анабио-сна.

Уютно, по-домашнему ревела плазма в тормозных дюзах. Корабль встряхивало на приводных магнитных полях.

Что-то звякнуло, заставив меня открыть глаза. Я повернул голову. Пожарное ведро, сорванное толчком, дребезжало на рычаге альфа-дезинтегратора. Через минуту нудно затараторил кибер-штурман:

– Вышли из нуль-пространства в заданном районе. Прямо по курсу – Вакуола, седьмая планета в системе Голубой звезды. Тяжесть – две тридцать пять земной. Атмосфера – альдегиды и кетоны с примесью меркаптана. Температура поверхности – четыреста. Радиация в норме. Кремниевая жизнь. Разумные существа на пятом этапе технической эры. Агрессивность минус единица.

– Эй, на Вакуоле, прими формулу! – рявкнул он, переключаясь на планетного диспетчера, и быстро затараторил формулу корабля по единому коду: метагалактика приписки, планета старта, цель появления и т.д.

Внезапно осветился экран ближней связи. Тяжелое предчувствие сжало мое сердце – обычно посадкой занимались роботы.

Жительница Вакуолы, отмахиваясь от шаровых молний, заглянула в кабину.

– Мужайся, доблестный землянин, – голос ее звучал взволнованно и печально, – тяжелая обязанность выпала на мою долю. Узнай же, что и мы тоже не можем помочь вам. Да, Облы излечима, но только с помощью дельта-фактора, присутствующего в сжимающихся метагалактиках. В вашей расширяющейся Вселенной, увы, его нет. По закону Доплера.

Она закрыла все глаза и густо посинела.

– Сочувствует! – растрогался кибер-штурман. – Надо же, а? Пузырь – пузырем, а ведь с душой!

И он с завистью вздохнул газообменником.

– Мужайся и верь в грядущее, землянин, – продолжала вакуолянка. Рыдания душили ее. – Не вечно же ваша Вселенная будет расширяться!..

Силы оставили меня. Мудрая Интеллекта была права. Не та Вселенная! Надежды на исцеление не оставалось.

И вдруг мысль, простая и ясная, как математическое обоснование единой теории поля, пронзила все мое существо. Мы заставим Вселенную сжаться!.. Конечно, это будет нелегко. Но цель величественна и прекрасна!

И перед тем, как уйти в нуль-пространство, я громко бросил вызов жестокому врагу, безбоязненно назвав его полным именем, древним и грозным.

– Мы победим тебя, О Б Л Ы С Е Н И Е !!!

Эпилог

Сжатие Вселенной идет полным ходом. Неуклонно нарастает синее смещение – благодетельный дельта-фактор, надежное оружие в борьбе с последней болезнью.

«Химия и жизнь», 1968, № 5

День начался как нельзя лучше. Жена куда-то отлучилась, и Тхеп, весело насвистывая незатейливый мотивчик, сам себе приготовил завтрак. Неторопливо и со вкусом поев, он развалился с газетой в кресле. Из сада доносилось пенье птиц, солнечные зайчики прыгали со стенки на стенку, у ног мурлыкала пригревшаяся кошка. Тхеп знал, что он опаздывает на работу, но уж слишком ему было хорошо, а когда людям хорошо, они не любят торопиться. К тому же недаром тайком от начальника он смастерил собственную Дверь. Теперь ему не надо было ездить в контору к главной Двери, и на одном только автобусе он мог сэкономить минут тридцать, не меньше. Долистав газету, Тхеп решил было уже идти, но тут из своей кроватки к нему на колени приполз малыш, и они славно поиграли, и никто не мешал им своими отрезвляющими замечаниями – что можно и чего нельзя.

Наконец Тхеп поцеловал сынишку, пообещал ему привести огненного крокодила, надел скафандр, взял сумку с инструментами, прошел через сад и спустился в погреб. Там он остановился перед тяжелой металлической дверью с кнопками и цифрами и достал из кармана листок с заданием: сегодня ему предстояло заняться планетой С-4386А-10-121В в галактике Х-61-2-14. Держа бумажку перед собой, Тхеп набрал на дисках и кнопках Двери нужный номер. С последним поворотом диска тихо звякнул звонок, зажглась зеленая лампочка, Дверь в супер-пространство бесшумно раскрылась, Тхеп шагнул на планету С-4386Ф-и-так-далее, поставил свою сумку и огляделся. Планета как планета, бывают и хуже. С соседней горки, как томатный соус из кипящей кастрюли, бежала дымящаяся лава, пылали какие-то развалины, и, судя по всему, происходило небольшое землетрясение. Во всяком случае, сумка прыгала, как лягушка, побрякивая инструментами, а самого Тхепа подбрасывало, как на батуте. Только Дверь, вернее, другая ее сторона, незыблемая, как вечность, стояла невозмутимо и величаво, похожая на чудом сохранившиеся ворота давно исчезнувшего древнего храма. Сверху падала всякая всячина – пепел, камушки величиной с грузовик и прочее, что полагается в таких случаях. В небе пылало невероятно белое солнце размером с целый стадион. Местным жителям, должно быть, приходилось жарковато, и в соответствии с заданием Тхеп должен был разобраться, что к чему, и навести порядок.

Тхеп прислонился к двери и для начала сжевал бутерброд (не то чтобы он проголодался, но такая уж у него была привычка – подкрепиться перед работой). Потом он раскрыл сумку и первым делом достал антиземлетряситель. Пока тот скрежетал шестеренками – эти антиземлетрясители что смазывай, что не смазывай, – Тхеп прихлебывал из термоса кофе, но, по правде сказать, особого удовольствия не получил – и все из-за этого тарахтенья. Планета, однако, поуспокоилась, сумка перестала прыгать, каменный град затих, Тхеп допил кофе, с облегчением спрятал антиземлетряситель и включил холодильник. Вскоре, однако, он понял, что этот номер не пройдет. Вулканы, правда, застыли, но почва светилась зноем и остатки кофе, выплеснутые Тхепом на камни, зашипели, как брюки под утюгом. И дураку было ясно, что холодильник не поможет, пока светит это кошмарное солнце. Тхеп взял карандаш, уткнулся в блокнот и вскоре подсчитал, что всю жизнь это было солнце как солнце, а теперь на нем произошел сверхвзрыв или что-то в этом роде. Вот почему несчастная планета из райского пляжа превратилась в раскаленную сковородку.

Несколько минут Тхеп размышлял над тем, что следует предпринять. Сначала он решил было отодвинуть планету подальше от солнца и вытащил было даже из сумки портативный движок. Но тут же сообразил, что стоит перевести планету на новую орбиту, и сразу изменится длительность ее года, начнутся сдвиги биологических ритмов, нарушения экологии и прочая музыка. Что такое экология, Тхеп знал смутно, но связываться с ней не любил, чтобы не наживать неприятностей. Тем более Тхеп считал себя хорошим механиком и ничего не любил делать как-нибудь. Почесав затылок, он порылся в заветной сумке и извлек оттуда аннигилятор, специально переделанный им для уничтожения звезд. Наставив аппарат прямо на Солнце, Тхеп щелкнул включателем, но не услышал знакомого гудения уничтожительных лучей. Он внимательно осмотрел аннигилятор и произнес несколько витиеватых выражений, которые не поняла бы совершеннейшая электронная машина, но без труда расшифровал бы самый заурядный монтер. Тхеп знал, что батарейки могут сесть каждую минуту, но запасных у него не было: в последнее время этих проклятых батареек решительно нигде не достать... [1] Прибавив к последнему слову пару звучных рифм, Тхеп вынул из сумки молоток и кусочки свинцовой проволоки, зачерпнул в ближайшем кратере серной кислоты и принялся мастерить аккумулятор. Солнце свирепствовало вовсю, и хотя Тхеп ничего не чувствовал сквозь свой длявсегонепроницаемый скафандр, он все же догадывался, что, несмотря на непрерывно работающий холодильник, на планете сейчас жарко и сухо, как в финской бане. Местных жителей по-прежнему не было видно – должно быть, попрятались по полюсам.

Наконец работа была закончена. Приладив аккумулятор, Тхеп включил аннигилятор на полную катушку и закурил сигарету. Вскоре Солнце начало желтеть и съеживаться. Вот оно стало, как устланная золотистым ковром цирковая арена, вот как круглая клумба с ромашками, вот как блестящий латунный таз... Когда солнце стало таким, каким ему полагается быть – величиной с тарелку, Тхеп бросил сигарету, выключил свою пушку и спрятал ее в сумку, не забыв сунуть туда и аккумулятор. Задание было выполнено, но Тхеп не мог вернуться, не приведя планету окончательно в божеский вид. Запустив в ход синтезаторы воды, чтобы наполнить высохшие океаны, он тем временем наведался на ближайший полюс, убедился, что с населением полный порядок, засеял планету лесами и проложил заодно несколько десятков приличных дорог – чтобы жителям было на первое время полегче двигаться к родным местам.

Теперь можно было и возвращаться. По дороге к Двери его ждала негаданная удача: в незастывшем еще лавовом озере плавал огненный крокодил – как раз такой, какого он обещал малышу! Тхеп нырнул в лаву, схватил зверя за хвост и после короткой схватки вытащил на берег. Сократив крокодила с помощью карманного уменьшителя в двенадцать раз, он запихнул его в сумку и, взглянув на часы, обмер от страха: черт побери, уже почти шесть. Обливаясь холодным потом, он изо всех сил поспешил к Двери. Было мгновение, когда он уже было решил, что торопиться теперь бесполезно и надеяться не на что. Дверь стояла на месте – куда ей деться! Тхеп, хоть и спешил, обошел ее вокруг, подобрал брошенные им гаечные ключи, бросил их в сумку, прихватил и неиспользованные кусочки проволоки, проверил еще раз, не забыл ли чего, и привычно набрал знакомый номер. Дверь бесшумно открылась, и Тхеп вошел в свой погреб. Теперь, когда от планеты, где он сегодня работал, его отделяли миллионы световых лет безмолвного пространства, Тхеп уже не думал о ней. Он торопился к дому. Лишь в саду он задержался на краткий миг, чтобы сделать маленькое лавовое озеро и пустить туда крокодила: завтра, когда малыш выйдет гулять, его встретит радостный сюрприз...

Тхеп надеялся прошмыгнуть в дом незаметно, но жена ждала у порога.

– Явился наконец, – с готовностью начала жена. – У всех мужья как мужья, все спешат домой, думают о доме, и лишь мой никогда не соизволит подумать о том, что его ждут жена и дети. Если ты воображаешь, что мое терпение беспредельно...

Погрустневший и ставший меньше ростом Тхеп молча переодевался под знакомый аккомпанемент. Откуда-то издалека до него доносились обрывки фраз вроде «другая бы на моем месте» или «почему я всегда пятнадцать раз должна повторять одно и то же», и он даже сам машинально вставлял какие-то слова – вроде «ты совершенно права, дорогая». Но все это время Тхеп думал, как всегда, об одном – что, с одной стороны, это невыносимо, но, с другой стороны, что он очень привязан к дому и к саду, а главное – любит малыша, и от этого никуда не уйти, но надо на что-то решиться, хотя в то же время предпринимать что-либо бессмысленно, потому что все опять повторится сначала и, стало быть, он должен тянуть лямку, нести крест, и все такое прочее, и сделать тут что-либо невозможно.

«Химия и жизнь», 1974, № 10

Уилл Говард почувствовал, что кто-то легонько дергает его за штанину. Он посмотрел себе под ноги и увидел, что в манжету его брюк отчаянно вцепилась крохотная полевая мышка. Разинув рот, Уилл уставился на дрожащего зверька, пораженный столь странным поведением обычно пугливого грызуна. Но вдруг на тропинке появилась ловкая, быстрая ласка, до того решительно настроенная, что даже не побоялась человека.

Уилл поспешно подхватил испуганную мышку на руки. Ласка остановилась, отвратительно заурчала, на ее треугольной морде, похожей на свирепую карнавальную маску, красным светом вспыхнули глаза. Вереща от ярости, она метнулась в чащу.

– Ах ты, бедняга! – обратился Уилл к комочку меха, лежавшему у него на ладони, и горько усмехнулся. – Неравные же у тебя были шансы – точь-в-точь как у меня против Харли Томпсона!

Он наклонился и осторожно посадил мышку в кусты. И тут у него от изумления отвисла челюсть. На месте полевой мыши он увидел толстощекого человечка, смахивающего на Будду, но ростом не более двух дюймов.

Удивительно звучным, хотя и слабым голосом человечек произнес:

– Прими, о добрый смертный, горячую благодарность от бога Иипа. Как я могу вознаградить тебя за то, что ты спас меня от кровожадного чудовища?

Уилл судорожно глотнул, но быстро пришел в себя.

– Так ты... ты бог? – пролепетал он.

– Воистину я бог, – благодушно подтвердило диковинное существо. – В наказание за то, что я жульничал в шахматах, мне каждые сто лет приходится ненадолго становиться мышью... Но ты, без сомнения, читал подобные истории, и они тебе давно наскучили. Достаточно сказать, что ты вмешался как раз вовремя. Теперь ближайшие сто лет мне ничего не грозит – если, конечно, я снова не поддамся искушению и не подменю пешку слоном.

Уилл снова вспомнил о Харли Томпсоне. Кажется, ему наконец представился случай обскакать соперника.

– Ты упомянул о... о награде, – робко начал Уилл.

– Безусловно, – заверил его бог. – Но, увы, награда будет невелика. Видишь ли, я очень мелкое божество.

– Вот как... А можно у тебя попросить маленький-маленький капитал?

– Конечно. Но он будет чрезвычайно маленьким. Я не могу превысить сумму в один доллар и девяносто восемь центов.

– Только и всего?

– Боюсь, что да. Нам, мелким божествам, вечно урезают сметы.

– Послушай, – прервал Уилл. – А как насчет бриллианта? В конце концов, бриллиант с грецкий орех величиной – это тоже мелкий предмет...

– Извини, – с сожалением сказал бог, – но он будет совсем маленький. Это должен быть бриллиант стоимостью не больше доллара и девяноста восьми центов.

– Проклятье! – простонал Уилл. – Есть же, наверное, что-нибудь маленькое...

– Конечно, – добродушно согласился бог. – Все, что в моих силах, в пределах доллара и девяноста восьми центов, – только слово скажи.

– Тогда я пас, – сказал Уилл. Иип явно расстроился, и он добавил более ласковым тоном:

– Да не смущайся. Я знаю, ты от души хотел мне помочь. Не твоя вина, что ты так стеснен в средствах. Может быть, ты еще что-нибудь надумаешь? Я занимаюсь торговым посредничеством, – во всяком случае, пытаюсь, хоть маклер из меня и неважный. Но если ты мог бы организовать мне выгодную сделку...

– Она принесет тебе один доллар и девяносто восемь центов чистой прибыли.

– Это не так-то просто, – криво усмехнулся Уилл. – В настоящее время я занимаюсь дизельными локомотивами, нежилыми помещениями и заброшенными рудниками. И еще я вице-президент компании по эксплуатации иссякших нефтяных скважин.

– Ну, и как идут дела? – спросил божок и лягнул кузнечика, который тут же с негодованием ускакал.

– Мне почти удалось продать одному богатому калифорнийцу заброшенный медный рудник под бомбоубежище, но Харли Томпсон, как всегда, оставил меня с носом. Он показал этому покупателю, как на другом руднике можно переоборудовать штрек в самый длинный – и самый безопасный – бар в мире. Ох, уж этот Харли! Я не против, что он стал начальником вместо меня: все равно я плохой руководитель. Или что он переманивает у меня самых выгодных клиентов. Я даже прощаю ему вечные подлые розыгрыши. Но когда дошло до Риты... А она только-только стала замечать мое существование, – горько прибавил он.

– Рита? – переспросил бог.

– Рита Генри... Она работает у нас в конторе. Изумительная девушка!

– Понятно, – вставил Иип и показал нос стрекозе, вертевшейся поблизости.

– Вот тут-то мне бы и нужна была помощь. Так что сделай, что можешь, хотя толку будет немного – ведь твой предел...

– Один доллар и девяносто восемь центов, – подхватил бог. – Ладно. Я проведу здесь, в этом лесу, весь день и весь вечер в созерцании места, где находился бы мой пупок, если бы я появился на свет, как простой смертный. Доверься великому (хоть и мелкому) богу Иипу. Прощай.

И он скрылся в траве.

Вернувшись с прогулки поздно вечером, Уилл безрадостно улегся в постель, убежденный, что помощь ценой в один доллар и девяносто восемь центов наверняка не разрешит волнующую его проблему, даже если будет исходить от бога.

Несмотря на мрачные мысли, он так устал и изнервничался, что сразу же заснул, но через полчаса проснулся, разбуженный звонком. Ничего не видя спросонья, он накинул поверх пижамы халат и открыл дверь.

На пороге стояла девушка.

– Рита! – прошептал Уилл. – Наконец-то!

Она взяла его за руку.

– Меня словно какая-то сила толкала... Я не могла не прийти... Мы созданы друг для друга...

Наутро Уилл подобрал с пола клочок бумаги. Это была газетная вырезка; на полях бисерным почерком было написано: «От благодарного (в пределах 1,98 доллара) бога Иипа».

А краткая рекламная заметка гласила: «При современных ценах все химические соединения, из которых состоит организм человека, можно купить всего лишь за 1 доллар 98 центов».

Сокращенный перевод с английского Н.М.Евдокимовой

«Химия и жизнь», 1966, № 10

Комментарий.

Спустя ровно 10 лет, в октябре 1976 г., в «Химии и жизни» была напечатана маленькая заметка Г.А.Балуевой, в которой говорилось следующее.

Будь этот рассказ написан в наши дни, цифра, стоящая в его заголовке, была бы больше. Как сообщает журнал «Science Digest», стоимость химических соединений, входящих в состав человеческой особи весом 150 фунтов (68 кг), возросла уже до 5 долларов 60 центов. А ведь в довоенные годы тот же набор химикатов можно было купить всего лишь за 98 центов! Публикуя эти подсчеты, журнал замечает: «Наконец-то мы нашли что-то хорошее в инфляции – цена человека возрастает в буквальном смысле этого слова...»

...И когда Бог задумал сотворить нашу Землю и Вселенную в придачу к ней, он сразу же столкнулся со множеством затруднений. И хотя за долгий-долгий срок это мероприятие было продумано им во всех аспектах, он неоднократно переносил конкретный срок закладки первого камня. Задача была столь уникальной и величественной, что даже он боялся что-либо упустить или перепутать. Бог был всемогущ, конечно, но он же был и един – другими словами, у него не было помощников.

Представив себе, каким великолепным зрелищем будут извержения вулканов, Бог вдруг вспоминал, что совершенно не продумал вопроса о химическом составе, температуре и количестве вулканической лавы. Потом открылось, что он не имеет понятия о том, сколько прожилок должно быть на крыльях у стрекозы и что он так и не пришел к заключению, каким в сущности должен быть цвет, который впоследствии назовут «ультрафиолетовым».

От неисчислимости подобных мелочей Бог не однажды в отчаянье опускал руки. Не раз приходила ему в голову соблазнительная мысль: а не бросить ли всю эту затею, пока не поздно? Обходился же он прежде без всяких земель и вселенных, и все было хорошо, спокойно, тихо...

Так размышлял он и колебался довольно долго. (Впрочем, понятие «долго» имеет здесь весьма условный характер. Не было ни Земли, ни Солнца, ни теории относительности, а следовательно, – ни дня, ни ночи, ни месяцев. Время было безразмерным.)

В конце концов Бог пришел к решению создать себе помощников – без них он не чувствовал себя в состоянии довести все свои идеи, наброски, проекты до стадии внедрения, а отказываться хотя бы от чего-нибудь не хотелось – мир виделся ему образцом совершенства и гармонии.

Однако вслед за тем Бог снова погрузился в раздумья. Ведь материи еще не существовало, помощники прежде всего и должны были придумать эту материю. Из чего же их самих изготовить? Бог долго скреб рукой затылок, пока не нашел выход: ну что ж, пусть они будут нематериальны, пусть не едят, не пьют, не производят себе подобных, а только работают в поте лица – фигуральном, конечно, – во имя мое и на благо мое. Да будет так!

Бог махнул рукой. Появились ангелы. Собственно говоря именно это следует считать первым актом творения. Свежеиспеченные ангелы ровными рядами выстроились перед начальником, ожидая руководящих указаний. С той минуты, как Бог разделил их на группы и засадил за дело, он уже не знал покоя. По каждому вопросу ангелы бегали прямо к нему. И вопросы-то какие, прости Господи, – то насчет клея, то насчет кнопок, то насчет корзинок для бумаг. И все это пришлось Богу сотворить для них – на нематериальной, разумеется, основе. А также – ватман, рейсфедеры, циркули, тушь, рейсшины и многое другое. Бог был особенно горд собой, изобретя такое хитрое приспособление, как кульман.

Но когда один из ангелов попросил у Бога, чтобы тот сотворил табак, так как с сигаретой легче думается, Бог вышел из себя и с удовольствием хватил бы кулаком по столу. К сожалению, стола еще не было. Про себя Бог твердо решил: как только появятся хоть какие-нибудь стройматериалы, не медля создать себе и стол, и кабинет, завести ангела-секретаршу с неангельским характером и без доклада – ни-ни...

И вот настал Первый День творения.

По этому случаю – не каждый день миры создаются – Бог облачился в приличествующее торжественности момента парадное одеяние. Но парада не получилось. Вызванные из СКБ-1 ангелы-конструкторы явились не стройными колоннами, а мелкими группками.

И сказал Бог:

– Слушаю вас.

И загомонили ангелы все одновременно.

– Это плагиатор! – утверждал один. – Господи, он украл у меня идею пи-мезонов...

– Разойдись – предупреждал другой. – У меня радиоактивные элементы. На бумаге, конечно, но все равно разойдись...

– Ваши слова, ангел мой, – бубнил третий, – это материализм чистейшей воды. Вы подрываете основы божеской власти...

– А я придумал бензольное колечко, а я придумал бензольное колечко, – приплясывал четвертый – маленький и веселый.

И слушал Бог этот безответственный гомон. И поднялся величественный и грозный.

– Тихо! – крикнул он. – Прекратить этот бедлам!

Все замолчали. Только маленький веселый ангел высунул голову из-за плеча другого ангела и спросил:

– А что такое бедлам, Господи?

Бог сверкнул очами, но тут же подумал, что сердиться на ангелочка не следует – откуда ему, действительно знать, что это такое.

Утихомирив конструкторов, Бог стал выслушивать доклады руководителей групп. На первых порах его привлек своей простотой проект, по которому предлагалось создать всю Вселенную из атомов одного вида. Атомы должны были представлять собой маленькие, твердые, неделимые шарики. Все разнообразие веществ предполагалось обусловить разным количеством шариков в молекулах.

Бог уже собирался утвердить этот проект, как вдруг, на горе свое, проявил излишний демократизм и спросил, нет ли других мнений. Как и следовало ожидать, проект был торжественно похоронен по первому разряду. Сколько ядовитых слов было сказано о бедности фантазии у незадачливого проектанта, о том, что столь примитивные решения недостойны Создателя, что в таком строении материи легко разберутся не только разумные существа, но и любая обезьяна... Нет уж, Господи, материю надо построить такую, чтобы до скончания веков никто ничего в ней не мог понять!

– Ладно, – сказал Бог, выслушав всех. – Убедили, ангелы. Давайте самый сложный проект. Есть такой?

Наступило неловкое молчание. Потом из рядов вышел старший ангел-физик-теоретик и тихо сказал:

– Такой проект, великий Боже, есть, но он еще не совсем доработан.

– Как это не доработан?

– Не согласовали, – еще тише сказал ангел.

– Боже мой, – сказал Бог. – Уже прошло полдня, а не создано ни единого атома. Кошмар! Ну что стоишь, докладывай!

Ангел поклонился и начал.

– В основе нашего строения материи лежат атомные ядра, которые, в свою очередь, состоят из более мелких компонентов – нуклонов. Нуклоны сцементированы в ядра силами, которые проявляются только при взаимодействиях на квантовых уровнях, а также электрическими зарядами, которые, однако, не приобрели еще окончательного вида. Часть нуклонов мы предполагаем для разнообразия оставить нейтральными, их спин будет равняться...

Потом пошли и вовсе диковинные слова: «мю-мезоны», «слабые взаимодействия», «субквантовые уровни», «антинейтрино». Чем дольше слушал их Бог, тем меньше понимал.

– Стоп! – сказал он. – Благодарю вас. Достаточно. Уж если я ничего не могу понять, то люди и подавно не разберутся. Принимаю проект.

– Но, Господи, в нем есть явные противоречия, – попробовал робко возразить кто-то.

– Тем лучше, – сказал Бог. – Сколько всего этих атомов нужно создать на всю мою Вселенную?

– М-м... мы предлагали так... что-нибудь около десяти в семьдесят третьей степени, великий Боже...

– Что значит «около»? Мне нужны точные цифры!

Припертый к несуществующей стенке, ангел в отчаянье сказал первое, что пришло ему на ум:

24603185923120174928669085967428319267458103746923049284579684231690541397 штук...

– А не маловато? – усомнился Бог. – Ну, да ладно, хватит, авось.

И торжественно произнес:

– Да будет так!

Вторым пунктом повестки дня (первого) значилось сотворение суши, неба и светил. Но проекты оказались еще менее подготовленными, чем предыдущий.

И разгневался Бог:

– Вы срываете мне график! – кричал он на покорно склонившего голову заведующего отделом спиральных галактик и газовых туманностей. – Что же, по-вашему, я должен сотворить свет раньше, чем сотворю Солнце? Да это же курам на смех! Каким курам? Занимайтесь своими делами, милейший! И чтобы завтра... Что такое завтра? О, Господи!

– Понятно, – вздохнул ангел-заведующий. – Разрешите выполнять?

– Идите!

Следующей была теория света. На этот раз обсуждение прошло сравнительно спокойно. Было выдвинуто всего два проекта. Одна бригада теоретиков предлагала создать свет как поток маленьких частиц – фотонов или корпускул. Вторая – разработала теорию электромагнитных волн. И те, и другие сходились на том, что скорость распространения света должна быть наивысшей в природе.

Бог долго слушал доводы обеих сторон, но так и не мог прийти к заключению, чей же проект лучше. День клонился к исходу, голова у Господа разламывалась от бесчисленных интегралов, диаграмм, формул и прочих премудростей, которые совали ему под нос вошедшие во вкус ангелы-физики-теоретики. И Бог принял решение, которое тут же про себя назвал соломоновым:

– Вот что, крылатые, – сказал он, – есть компромиссное предложение. Пусть будет свет и тем и другим одновременно.

– Но как так? – недоуменно спросили ангелы. – Это же исключающие друг друга теории. Или то, или другое. Иначе невозможно.

– Это вы кому говорите? Мне? Ничего невозможного для меня нет! Бог поднялся над бездной и широко распростер руки:

– Да будет свет! – громко воскликнул он.

И все вокруг осветилось...

К концу четвертого дня Бог, потирая руки, с удовольствием взирал на расстилавшийся перед ним зеленый земной пейзаж, на гряду гор, на вершинах которых уже начали собираться ледники, на красный закат новенького, еще совершенно незапятнанного Солнца.

– А все-таки хорошо, – говорил он, любуясь делом рук своих. – Все-таки она вертится! Ладно, завтра займемся зоологией, это куда приятнее термоядерных реакций и межзвездного водорода...

Утром Пятого Дня в приемной Создателя столпились ангелы-художники-анималисты. Бог встал в этот день с правой ноги и был в благодушном настроении. Он с удовольствием разглядывал картинки, которые показывали художники, и без лишних слов ставил на них кресты в знак утверждения. Лишь ознакомившись с выходными данными мамонта, кита-полосатика и жирафа, Бог непонятно усмехнулся и произнес:

– Бедный Ной! Бедный Ной!

Но рабочие чертежи утвердил.

Когда кончили с млекопитающими и пара волосатых горилл, расшвыривая все на своем пути, помчалась в лес, Бог почувствовал легкое утомление... Перешли к рептилиям. На столе появились проекты бронтозавра, ихтиозавра, диплодока и других ящеров. Понимая, что этих чудищ не выдержит ни один ковчег, Бог приготовился было вычеркнуть их из списка. Но тут ему пришла в голову гениальная идея.

– Эти, – сказал Бог, – будут жить только до потопа. И вымрут. Плодитесь, размножайтесь! Аминь!

Солнце уже перевалило через зенит, а впереди еще было необозримое море работы. Бог мельком взглянул на медуз, голотурий, раков, устриц, червей и прочую мелюзгу. Насекомых он вообще не стал смотреть, а просто приказал ученому ангелу-секретарю отдела: «Читайте список!»

Зарозовел первозданными красками закат, а ученый ангел-секретарь отдела насекомых все еще тянул заунывно:

– 14 275 – муха навозная,

– 14 276 – муха це-це,

– 14 277 – муха дрозофила,

– 14 278 – муха...

– Стой, – не выдержал, наконец, Создатель, – сколько их там у тебя?

Ангел взглянул на последний лист списка.

– 2 443 877, Господи.

– Господи, Господи, – передразнил его Бог. – Давай сюда список. Все давай, все.

В полном изнеможении он поставил один общий крест и слабой рукой благословил списки.

Некоторое время Бог молча смотрел, как из окон, из дверей, из щелей кабинета по всем направлениям расползалась, разбегалась и разлеталась всяческая мерзость. В конце концов в кабинете, кроме него самого, остался только начальник отдела микробов и бактерий.

– Прости меня, Господи, – сказал он. – Я тоже не успел посмотреть, что там насочиняли мои орлы.

– Ах, мне все равно, – сказал Бог и откинулся в кресле. – Иди себе с богом, старина. В больших делах без проколов не обойтись. Я это понял и смирился. Благословляю тя.

Шестой День обещал быть нетрудным. Предстояло утвердить всего два проекта – мужчину и женщину.

Утверждение мужчины не вызвало особых трудностей, установка была дана твердая – по образу и подобию Нашему:

– Ты, человек, сотворен по образу и подобию Нашему и да будешь ты владычествовать над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями лесными, и над скотом домашним, и над всей землей, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И нарекаю я тебя Адамом, сын мой. Иди себе. И жди подругу. И благослови тебя Господь, то есть я. Аминь.

Адам с чувством поблагодарил Создателя и удалился под сень ветвей...

После недолгих раздумий Создатель добавил:

– Все равно завтра будет отдыхать от трудов праведных.

– А как же, Господи, с женщиной?

– Ничего, несколько дней поживет Адам в одиночестве... Не помрет... А женщину Я после сам сотворю. Из Адамова ребра. Должен же я что-нибудь сотворить непосредственно, без посторонней помощи!

Вот и получилось, что, не считая мелких принадлежностей, Господь, сотворил собственными руками ангелов, кульман и женщину.

«Химия и жизнь», 1965, № 7-8

За бронированной стеной подземного коридора тихо жужжали колонны синтеза. Каждые три минуты – хоть проверяй часы – контору сотрясал грохот: свежая партия нефти низвергалась в хранилище.

Мастер приоткрыл базальтовую дверь своего кабинета и, склонив набок голову-треуголку, прислушался к ровному гулу. «Надо бы сделать профилактику», – подумал он. Но этим займется уже его сменщик, который, должно быть, сидит сейчас в мягком кресле на борту «Пришельца-154» и листает руководство по черному и белому синтезу. Отличная книга! А вторая ее глава «Способы обеспечения незаметности при изготовлении в земных условиях вязких горючих жидкостей» не уступит хорошей детективной поэме...

Из динамика раздался мелодичный хруст: начиналось диспетчерское. Шеф, как всегда, запросил сначала группу реализации. Выслушав сводку суточного сбыта, он распорядился:

– Снимите часть с каспийского шельфа и подкиньте на север – им надо выполнять повышенные обязательства. И не забудьте о Венесуэле, у них запасы на исходе. Группа синтеза, что у вас там?

– Претензии к группе сырья, – ответил Мастер. – Гонят сплошную серу, очищать не успеваю. Так мы им всю атмосферу погубим. Сернистый газ и все такое...

– Претензию записал, – сказал Шеф и включил группу удовлетворения разведки.

– За сутки, – пообещал радостный голос, – они прошли в общей сложности аж 13545 метров. Восемь скважин достигли пятикилометровой отметки. Разрешите подать им нефть?

– Не горячись, – сказал Шеф. – Пусть еще денек посверлят. А там подавай, только понемногу, как в инструкции сказано.

Все шло обычным чередом. Кто-то никак не мог вырвать у снабженцев давно разнаряженный газовый конденсат, нерасторопный диспетчер заслал в Африку бурый уголь вместо каменного, на восьмом участке перестарались и чуть было не погнали в скважину чистейший керосин двойной ректификации...

Мастер выключил селектор и занялся текущими делами. Лишь к полудню он смог наконец разогнуть спину. «Сейчас бы горяченького», – подумал Мастер, и в ту же минуту, будто получив телепатический сигнал (что совершенно невозможно в этих катакомбах), в кабинет вошел Калькулятор с дымящейся чашечкой на подносе. Мастер откровенно симпатизировал этому парню: помимо умения выполнять в уме все девять действий арифметики, он обладал еще качеством, бесценным в длительных командировках, – бесподобно заваривал хину.

Прихлебывая бодрящий напиток, Мастер любовался ладной, изящно расширенной в талии фигурой юноши. «А я вот старею, худею, – думал он. – В такой суете разве за талией уследишь...» Как будто для того, чтобы подтвердить горькую правду о суете, зажегся сигнал срочного вызова, торопливый голос объяснил Мастеру, что на экспериментальной колонне близ Кракатау сорвало заглушку и пары полезли наружу, пугая местное население. Такое случалось уже не впервые: колонны серии «ВВВ-С», установленные на Японских островах, в Исландии и еще где-то, время от времени барахлили и ломались, а выработку давали чепуховую, кот наплакал, стыдно людям показать.

Мастер послал на Кракатау двух техников по герметизации, а также агента тайной службы, отвечающего за маскировку объектов, и в ожидании известий попросил Калькулятора приготовить еще чашку напитка.

– Я давно хочу спросить у вас, Мастер, – сказал юноша, наливая заварку, – но все не решаюсь. Во что нам обходится вся эта филантропия и зачем она понадобилась? Проку-то с этого мы никакого не имеем. Они и в пришельцев не верят...

– Конечно, мальчик. В пришельцев они верить не хотят. Можно украсть у них из-под носа целый остров, чуть ли не материк, а им кажется, что так и надо: ты же знаешь эту историю с Атлантидой. А если завтра мы с тобой по всем правилам опустим под воду Австралию, знаешь, о чем они начнут спорить? О том, была ли она вообще! Но мы же здесь сидим не ради благодарности...

– А ради чего?

– Солидарность – вот в чем дело. Собратья по разуму и так далее. Нельзя же оставить их совсем без энергии. Когда они еще доберутся до контролируемого термоядерного синтеза... А пока приходится варить им всякое горючее, на любой вкус – потверже и пожиже. И обходится нам это ежемесячно в пять миллионов звонких балабусиков. Зато когда они собираются на свои конгрессы и начинают спорить, откуда взялась нефть, – это стоит послушать. За такое удовольствие не жалко платить и больше...

– Возможно, это и так, Мастер, – сказал юноша. – Но главного-то вы мне так и не сказали: а зачем им вообще эта дурацкая энергия?

– Видишь ли, мальчик, эти славные существа, к которым мы все так расположены, бог весть когда придумали ужасную штуку и до сих пор в нее верят. Они вбили себе в голову, что вечного двигателя построить нельзя!

– Не может быть, – сказал юноша.

«Химия и жизнь», 1973, № 8

Путь углерода в фотосинтезе (цикл Кальвина)

Первое серьезное испытание выпало на мою долю, помнится, в начале пятидесятых годов, я работал тогда в Ведомстве Безопасности Клетки. Известно, что добрая слава лежит, а худая по дорожке бежит. Но что-то уж слишком быстро пошла молва об утечке наших производственных секретов...

– Вас вызывает шеф, – сказал мне дребезжащий голос из телефонной трубки.

Я выскочил из конторы, сел на первую попавшуюся растворенную молекулу и добрался до ядра Клетки. Когда я вошел, шеф мрачно спросил:

– Что вы думаете делать с этой утечкой?

– Сам не знаю. Может быть, у вас есть какие-нибудь предложения?

– Клеточная безопасность – ваша работа. Дело плохо: Противник вплотную занялся сравнительной биохимией. Если Он раскроет наши секреты, Он узнает и про дрожжи, и про хлореллу, и даже про штучки покрупнее, вплоть до шпината. Это грозит всем.

Выйдя от шефа, я отправился на производство. По дороге я в который раз перебирал в уме то немногое, что нам было известно. Мы знали, что Противник получает важнейшую информацию о нашей технологии изготовления сахаров – я имею в виду метод фотосинтеза. Может быть, Они похищают промежуточные продукты и складывают их в нужной последовательности? Если бы так просто! Полтора месяца я проверял все накладные и пересчитывал изготовленные глюкозные остатки. А недостачи нигде не обнаружил.

Были, правда, периодические изъятия. Время от времени целую группу наших набивали, как сельдей, в небольшой контейнер, освещали его слепящим светом, а потом погружали в кипящий спирт. Даже среди Их методов этот был самым жестоким. Так Они пытались изучить нас. Кажется, они применяли нашумевшую тогда новинку – хроматографию, но никакого толка добиться не могли: у Них не было ни малейшего представления о том, в каком порядке расставлять промежуточные продукты. Догадывались мы и о попытках извлечь информацию из наших ферментов. Но ведь всякий знает, что ферментам с самого их рождения запрещено сообщать что-либо ценное, оказавшись вне клетки. Имя, название, номер – и точка.

Как же Они умудряются получать информацию?

Я уныло стоял в упаковочном отделении, рядом со стариной Джорджем. Поднатужившись, он поднял дюжину ящиков с гранулами крахмала и потащил их к отделу доставки.

– Старею, должно быть, – сказал Джордж. – Раньше таскал их по четырнадцать штук зараз. А теперь больше двенадцати не могу.

– Может быть, ящики потяжелели? – сказал я наобум.

– С чего бы это?

– Джордж, а у нас есть старые запасы с прошлого года?

– Есть наверху.

– Дай-ка мне один твой ящик, – попросил я.

Наверху я поставил его на весы. Потом взвесил ящик из старых запасов. Он был легче! Правда, я не понял сначала, при чем тут безопасность клетки. А потом в голове у меня как будто что-то щелкнуло, – словом, меня осенило.

Два раза я неправильно набирал телефон лечебницы, пока не дозвонился. Я спросил в лоб:

– В каком отделе за этот год больше всего больных?

– Мы все ждали, когда нас об этом спросят. В отделе поглощения углекислоты. Не поймем, в чем дело.

– Что с ними?

– Понимаете, это звучит странно, но у них что-то вроде лучевой болезни. Конечно, это чушь, но все симптомы...

Я подпрыгнул от радости и швырнул трубку. Потом я аккуратно взял ее и набрал номер Управления.

– Шеф? Это Ведомство Безопасности. Что вы скажете о радиоуглеродных метках?

– Каких метках?

– Радиоуглеродных! Эти хитрецы кормят нас углекислотой с радиоактивным углеродом, а потом измеряют радиоактивность всех промежуточных продуктов. Остается только расположить их по степени разбавления – и дело в шляпе, вся цепочка готова.

– Ничего не понимаю.

– Разрешите предложить контрмеры?

– Изложите в рапорте.

Мой рапорт был настоящим шедевром, поверьте на слово. А своими контрмерами я до сих пор горжусь. Говоря коротко, мы приготовили целую серию липовых ферментов, которые делали с молекулами сахара бог весть что. Трехуглеродные сахара они превращали в пятиуглеродные, четырехуглеродные – в семиуглеродные, а потом обратно... В общем, получилась настоящая чертовщина. Труднее всего было составить из всего этого запутанный донельзя цикл (Они обожают циклы), который на одном из этапов потреблял бы углекислоту, а на другом, в числе прочего, выделял бы сахар.

Успех был блестящий. Полгода спустя Они уверовали, что познали углеродный обмен во всех деталях. Они похлопывали друг друга по спине и раздавали Нобелевские премии. И с тех пор нас уже больше не беспокоят. Они думают, что раскрыли тайну клетки, и очень этим довольны. Мы же вернулись к доброму старому способу фиксации углерода, и, поверьте, довольны не меньше.

Перевод с английского А.Иорданского (из журнала «New Scientist»)

«Химия и жизнь», 1970, № 10

Хорошо проснуться утром. Рано-рано. Вроде и не утро вовсе, а ночь. Натянешь левый сапог на правую ногу, а правый – на левую, выйдешь на дорогу и вспомнишь, где сено, а где солома. И вздрогнет сердце в груди – бум! бум! Оглянешься, а вокруг! Ни души. Успокоишься, поменяешь ноги местами – и в путь.

Тут-то и поджидает тебя происшествие. Идешь, идешь, и вдруг остановишься, как пень. На взгорке, среди россыпей кирпичей, посеребренных инеем, виден свежий след. Что за зверь такой? Уставишься опытным взглядом и не ошибешься. Так оно и есть: это трактор проехал. Ранняя весна – любимое время у тракторов. Даже пословица есть: трактор проехал – весна наступила.

Но след следу рознь. Присмотришься повнимательней и как обухом по голове: не трактор вовсе, а молодой бульдозер. Ишь, как сковырнул все! Начисто. Ранняя весна у бульдозеров тоже любимое время.

Поглядишь на его работу, диву дивному дашься и пойдешь себе дальше. Полной грудью – вдох, выдох! А ногами – левой, правой! А в голове – «Вкл», «выкл»! «Вкл», «выкл»! Хорошо на прогулке.

Вот здесь бульдозер привал себе устроил. С ночевкой, не иначе. Лужи солярки блестят, переливаются радугой, словно и не солярка это, а 96-й бензин. Сунешь палец в лужу, мазнешь себя по лбу, наверняка след останется.

Налюбуешься радугой вдоволь и дальше отправишься. В душе все поет, радостью захлебывается. Станешь со взгорка слезать, сунешься на склон, а там канава прорыта. Неужто экскаватор постарался? Подойдешь к самому краю, вниз глянешь – не зря рисковал: там труба лежит. Заплесневела вся чем-то сказочно лиловым, сразу и не поймешь, чем. Уронил, верно, кто-то, а как увидел, какая красота получилась, поднять не решился. Зимой она еще красивее станет.

Разбежишься тут или там, перепрыгнешь за раз или за два через канаву, только гул по бетонным плитам пойдет. А рядышком арматура торчит, изогнулась вся, сплелась нарядной паутиной, и где тот паучок, что сплел ее? Вокруг все кирпичами завалено, досками усеяно, сажей густо посыпано. Только старую бетономешалку не тронуло, стоит, вся цементом запорошенная, как засахаренная. Облизнешь невзначай и дальше тронешься.

А вот и чудо из чудес: сбились дружно в тесную кучу старые бочки. Выберешь одну, с виду ядреная, ухо к ней приложишь и себя осторожненько по темечку: стук! А эхо в бочке: стуууууук! Знать, пустотелая. В этом году они хорошо прижились.

Дальше идешь, под ноги смотришь, не наглядишься. И чего только здесь лежмя не лежит! Неисчерпаемое многообразие. Вот и болты из земли растут. Стайками, один к одному, и все такие смышленые. Шляпки чуть ржавчиной тронуты, но резьба еще крепкая, держится. Выдернешь один из земли, в руке взвесишь, кинешь куда подальше – траххх! В пустую бочку попал, как в копеечку.

Устал уже, но все равно идешь, ногами перебираешь. Любознательство как втемяшилось, так и не отпускает. И вдруг захочется тебе чего-нибудь нетронутого, первобытного. Остановишься тогда посреди всего, положишь взгляд на что попало, напряжешься как следует, вглядишься пристально и увидишь: вот электрончики вокруг ядер друг за дружкой бегают, вот и протончики с нейтрончиками внутри копошатся, взор радуют, душу очищают. Умиротворишься такой картиной родной природы, и достаточно, а то перенапряжешься.

Здесь мимоходом и солнце надумает подняться. Заглядишься на светило... Впрочем, кто на кого загляделся, это еще вопрос. Смотрит на тебя светило и любуется. Тринадцать миллионов градусов – и все тебя уважают.

Ощутишь себя тут венцом природы и от скромности застесняешься. А скромность тебя еще больше украсит. Тогда опомнишься через силу и закричишь горизонту в полный голос:

– Хорошо-то как!

И гулкое эхо одобрительно поддержит:

– Как, как, как...

«Химия и жизнь», 1986, № 1

Половину своей жизни я отдал разработке различных систем и приборов совсем не для бытовых надобностей. Не буду лукавить – работа была интересной. Аппаратура действовала на пределе возможностей физики, а я – на собственном пределе. Голова у меня, спасибо родителям, работала постоянно, и я приспособился проверять кое-какие новые мысли дома. Постепенно моя кухня стала подобием электронно-химической лаборатории. И когда широко объявленная конверсия привела к развалу «ящиков», в том числе и нашего, я решил завести собственное дело.

Все-таки недаром меня ценили за нестандартные решения. Довольно быстро я высмотрел палатку вторсырья у забора завода «Плутон». Обычно она была закрыта, но иногда там возникал старый облезлый пикап с ржавыми крыльями. Хозяин палатки – пожилой мужик в модной куртке, грязных джинсах и лыжной шапочке – сперва не понял, чего я хочу: переводил разговоры на мои прежние занятия, интересовался родственниками. Но в конце концов согласие было достигнуто.

Николай, так звали моего компаньона, достал два списанных вакуум-насоса, а циклоны нашлись на городской свалке. Просунуть в заборную щель трубу на заводской двор, густо покрытый бурой пылью, не составило труда. В общем, к вечеру у нас набралась кружка невзрачной пыли, которую я переправил знакомым химикам. Собранный порошок, как я и предполагал, оказался смесью дорогостоящих редкоземельных металлов.

Так начался «пыльный» период моей жизни. К сожалению, короткий. Дело оборвалось так же быстро, как и началось. Сбываемые редкоземельные требовались для низкотемпературных модулей, и каждая партия вещества должна была иметь официальный сертификат. Первое время нашу продукцию примешивали к официально закупаемым партиям. Потом кто-то нащупал дисбаланс поставок и готовых изделий. И напуганные потребители напрочь отказались от нелегального сотрудничества.

Но дороже всего приобретенный опыт: в воздухе носятся не только идеи, но и деньги в виде разных веществ. С неорганики я решил перейти на органику. После не очень долгих изысканий дома и на свалках я располагал умещавшимся в кармане приборчиком, который концентрировал невидимые пары бензина в облачко, плывшее по ветру все дальше и дальше от места рождения. В другом режиме тот же приборчик – я назвал его «Факир» – заставлял облачко перенасыщаться и выпадать на землю.

Мне удалось пристроить племянника вышеупомянутого Николая сторожем на автобазу, и деньги полились рекой. Я залавливал бензиновые дожди в окрестных лесах и сливал в подземные емкости. От бессонных ночей и вечного запаха бензина нервы мои были на пределе. Мне стало казаться, что за мной следят. И однажды, тихим и солнечным утром, я вернулся в город первой электричкой, прокрался домой, осушил бутылку и – завязал.

Но бензиновая эпопея обогатила меня новыми знаниями. Ключевой идеей стал запах. Кто сказал, что деньги не пахнут? Пахнут, и еще как! Месяц на кухне одарил меня определителем отечественных купюр, который я назвал ласково – «Собачка». «Собачка» обнаруживала купюру на расстоянии до пяти метров. Прежде я и не предполагал, как много денег ночует в магазинах, палатках и даже автомашинах. Я овладел ремеслом наводчика. А для изъятия обнаруженных денег приспособил все того же Николаева племянничка.

Жизнь снова вошла в нормальный режим. Постоянные прогулки по городу доставляли мне удовольствие сами по себе. Я обдумывал методы точного определения суммы невидимых денег. Появилась даже идея специализированного «долларовынюхивателя». И вдруг...

Надвигался вечер, фонари еще не зажглись, я возвращался домой с обычной прогулки. На автобусной остановке толпился народ. Оберегая дипломат с «Собачкой» от толчков, я решил переждать, пока толпа рассосется, и зашел в один из дворов. И тут затявкало в моем дипломате. Источник купюрного запаха находился в куче ящиков около мусорного контейнера. Я огляделся – никого. И в первый раз решился нарушить принятое правило разделения труда. Раздвинул ящики и увидел аккуратно перевязанную тесьмой обувную коробку. По весу чувствовалось, что она полна. Но тут послышался топот шагов, и, подняв голову, я увидел бегущих ко мне молодчиков спортивного вида.

Мои руки были схвачены, коробка и дипломат перекочевали к нападавшим, подкатила серая «Волга», и я без всяких собственных усилий оказался зажатым на заднем сиденье. Посыпались подряд вопросы – я не успевал толком отвечать. И только на допросе в КПЗ понял, в какой спектакль попал.

Оказывается, очередные рэкетиры затребовали у директора какой-то торговой фирмы десять миллионов. Далее многократно описанный сценарий: заявление в милицию, слежка за местом передачи, засада и... мое появление через минуту после укладки коробки с деньгами.

Нужно сказать, что операция захвата проведена была профессионально. Следствие велось гораздо слабее – ведущий его капитан с неделю убеждал меня честно признаться, но тут экспертиза «разнюхала» содержимое моего дипломата, и пришлось мне рассказать тамошнему генералу...

Через месяц, уже на воле, этот самый генерал предложил мне работу в НИИ. Исследовательскую. И конструкторскую. Зарплата – на уровне. И против диссертации не возражают.

«Химия и жизнь», 1994, № 10

Важнейший принцип

Алхимик сделал философский камень, запер, довольный, свою лабораторию и пошел спать. А утром приходит – камня нет! Ночью вор в окошко залез и украл.

Побежал алхимик к своему покровителю, герцогу, и рассказал про горе. «Ничего, – говорит герцог, – вора мы быстро поймаем».

И правда, к вечеру того же дня поймали вора, нашли у него и камень. Только тот камень стал нефилософским. Вор его испортил: хотел разбить и продать по частям.

Но герцог ничуть не расстроился. «Ты, – говорит он, – умеешь делать философский камень. Вот и сделай еще один».

Пошел алхимик в свою лабораторию, начал работу заново. Все, вроде бы, как раньше делает, а ничего не получается! Прослышал про это герцог и осерчал: «Всыпать обманщику двести горячих!»

И всыпали. Даже тогда ученым дорого обходились невоспроизводимые результаты.

Научная этика

Монах ордена святого Бенедикта отец Генрих две недели постился, не грешил даже помыслом и не мыл ни рук, ни ног. После этого он испросил у своего святого покровителя благословения на синтез философского камня, смешал красную землю с черной, добавил бычьего корня и грел все это неделю на медленном огне, непрерывно творя молитву. Философского камня отец Генрих не получил, но зато выделил нечто твердое, зеленое, отлично убивающее вредных насекомых.

Прослышав об этом свойстве продукта, пивовар Смальцер смешал все то же самое и получил тождественное начало, но без поста и молитвы, греша семью разными способами.

Успех его, несомненно, объяснялся помощью сатаны, за что пивовара наказали плетьми, а его богомерзкое зелье выбросили на помойку.

И поделом! Нужно уважать традиции чужой научной школы.

Вечная слава

Хаммер мечтал о вечной славе. Он ее (то есть славу), конечно, заслуживал, потому что был заведующим лабораторией. Но, увы, никто, кроме ближайших сотрудников, не считал Хаммера знаменитостью.

«Самое надежное, – рассуждал про себя Хаммер, – открыть какой-нибудь новый элемент и назвать его своим именем. Но поди, открой! Куда проще увековечиться в каком-нибудь соединении».

И при первом же удобном случае Хаммер намекнул своим сотрудникам – дескать, полезно было бы... Сразу же закипела работа и было получено новое вещество, которому присвоили тривиальное название «хаммин». Хаммер так был рад, что формулу этого вещества даже на своих карманных часах выгравировал.

Да вдруг – бух! – в одном иностранном журнале появляется маленькое письмецо. Какой-то зануда раскопал, что соединение, открытое в лаборатории Хаммера, известно уже чуть ли не сто лет и тривиальное название у него уже имеется – дурол (честное слово, такое вещество есть!) [2]. Пришлось Хаммеру на новые часы потратиться...

Вот что получается, когда научные работники не читают научную литературу!

Плоды консерватизма

Злодей-дракон похитил красавицу Прайю и заточил ее в гранитную скалу.

Освободить красавицу взялся влюбленный в нее богатырь Силан. Каждое утро он приходил к скале с киркой и до заката долбил камень. Прайя нежно смотрела на любимого через узкую щель, оставленную драконом для вентиляции, и это подбадривало богатыря.

Шли годы. Подвиг Силана воспевали поэты, а некоторые смекалистые люди стали потихоньку водить к скале группы туристов, взимая с них соответствующую мзду.

Но если говорить честно, работа у Силана продвигалась туго. Это с самого начала предвидел друг Силана – Фома, который, как говорили, водился со всякой нечистью. «Послушай, – говорил он Силану, – брось долбить, все равно не продолбишь. Лучше дам я тебе такую штуку – подожжешь, и враз скалы не станет!»

– А что же будет с моей красавицей? – резонно спрашивал Силан. – Ее тоже не станет?

– Ее тоже, – смущался Фома.

– Ну, тогда пойди прочь! – гневался богатырь, с удвоенной энергией продолжая работу.

Спустя некоторое время Фома снова стал приставать к Силану:

– Ты тогда был прав. Но теперь я совсем безопасную штуку придумал...

Силан не отвечал... И вот прошло много лет, Силан устал, состарился и примелькался даже туристам. После одного особенно тяжелого дня бывший богатырь сдался:

– Приди, Фома, помоги мне своим адским средством!

Торжествующий Фома тотчас же притащил огромную бочку с дурно пахнущей жидкостью и стал этой жидкостью поливать камень. Несокрушимая скала начала на глазах таять, и вскоре ликующий Силан извлек на свет свою красавицу.

Но что это? Перед ним стояла трясущаяся, бледная и слепая старуха...

Вот что бывает, когда медлят с внедрением.

«Химия и жизнь», 1972, №№ 9, 11

Кислород для жизни необходим, но без Золота тоже прожить не просто. А на деле бывает как?

Когда дышится легко и с Кислородом вроде бы все в порядке, – чувствуется, что не хватает Золота. А как привалит Золото – станет труднее дышать, и это значит, – не хватает Кислорода.

Ведь по химическим законам – самым древним законам Земли – Золото и Кислород несоединимы.

Примечание. Впрочем, далеко не все химические элементы ведут себя подобным образом. Многие из них так и норовят присоединить, поглотить, вытеснить друг друга. Но каждый относится к этому спокойно и даже с юморком: «В конце концов меня от этого не убудет!».

И правда – не убудет. Потому что на страже химических элементов стоит самый элементарный закон – закон сохранения материи.

Вот как оно устроено в природе!

Окисление

– Окисляемся, браток?

– Окисляемся.

– Ну и как оно? Ничего?

– Ничего.

Разговор ведут два полена.

– Что-то ты больно спешишь, это, браток, не по-моему. Окисляться надо медленно, с толком, с пониманием...

– А чего тянуть? Раз – и готово!

– Готово! Это смотря как готово... Ты окисляйся по совести, не почем зря. У меня в этом деле опыт есть, я уже три года тут окисляюсь...

Окисляются два полена. Одно медленно окисляется, другое быстро.

Быстро – это значит, горит.

Медленно – это значит, гниет.

Вот какие бывают окисления.

Примечание. Этот пример лучше других опровергает известные изречения: «Медленно, но верно», «Тише едешь, дальше будешь», «Поспешишь – людей насмешишь».

Гелий

Пользуясь тем, что его впервые открыли на Солнце, Гелий держится особняком и пренебрегает нормальными химическими отношениями.

– Вот у нас на Солнце! – говорит Гелий. – Там не то, что здесь!

А собственно, что же такое на Солнце? Водород, углерод, железо – все то же, что и на Земле. Да и сам Гелий – обыкновенный земной элемент, только его на Солнце раньше заметили.

И о Солнце Гелий говорит лишь для того, чтобы оправдать свою земную инертность.

Примечание. Инертность – низшая степень активности, иногда называемая здравым смыслом, а также жизненным опытом.

Химическая реакция

У Аргона на внешней орбите предельное количество электронов. А почему?

– Мы живем в век химического прогресса, – говорит газ Аргон. – В наше время электроны решают все. А что мы видим в периодической системе? Вот вы, например, – как вас там? Алюминий? Потрудитесь встать. Сколько у вас на внешней орбите?

– Три.

– Ну вот, пожалуйста. А у вас? Медь, если не ошибаюсь?

– У меня один, – говорит Медь, краснея.

– Один электрон! Это же преступление! Что вы отдадите, когда надо будет отдать, с чем вы не посчитаетесь, когда надо будет не посчитаться?

Хорошо говорит газ Аргон.

Но вот наступает химическая реакция.

И Медь, и Алюминий, и другие металлы, которым нечего терять, кроме одного-двух электронов, отдают все, что имеют. А Аргон не отдает. Ему есть что терять. Поэтому Аргон не спешить проявлять активность.

Одно дело – химический прогресс, а другое – химическая реакция!

Примечание. У кого один – отдает один. У кого два – отдает два. А у кого шесть, семь – тому своих мало, тому еще подавай!

Естественное явление во время химической реакции: одни атомы отдают свои электроны, другие – захватывают чужие.

Отдать – это свойство металлов. Быть металлом – значит, не брать, а давать.

Этому учит нас химия.

Лакмус

– Сегодня щелочь, завтра кислота... Вот так и живем...

– А сам-то ты как относишься к химической реакции?

– Да никак. Просто меняю окраску.

Примечание. Это явление проверено опытом. Некоторые даже считают, что оно диктуется опытом.

Ученые сказки. Ужгород: изд-во «Карпаты», 1967.